Кровь на снегу
Шрифт:
Отец протянул руки к дочери и смочил языком губы.
– Бертина…
Даниэль выстрелил. Спина его шурина согнулась, наверное, пуля попала в живот.
– Убирайтесь отсюда, а не то застрелю девчонку! – заорал Даниэль Хоффманн.
Я услышал рядом с собой тяжелое дыхание. Кляйн встал на ноги и поднял перед собой обрезанный дробовик, направив его на Хоффманна, но между ними находился стол с гробом Хоффманна-младшего, и, чтобы произвести выстрел, Кляйну пришлось сделать шаг по направлению к объекту.
– Пошли вон, я
Ствол обреза был направлен вниз под углом около сорока пяти градусов, а Кляйн откинулся назад, как будто боялся, что дробовик взорвется прямо у него перед лицом.
– Нет, – сказал я. – Не надо, Кляйн!
Я увидел, что он начал мигать, как человек, ожидающий, что вот-вот должен раздаться грохот, только неизвестно, в какой именно миг.
– Сэр! – закричал я и попытался поймать взгляд Хоффманна. – Сэр! Уберите девочку, будьте так добры!
Хоффманн уставился на меня, будто спрашивая, действительно ли я принимаю его за идиота.
Черт, все должно было быть не так. Мне удалось сделать шаг в сторону Кляйна.
Грохот от выстрела из обреза оглушил меня. К потолку поднялось облачко дыма. Короткий ствол, большая зона поражения.
Белая блузка девочки покрылась красными крапинками, одна сторона ее шеи была порвана, а лицо Даниэля Хоффманна, казалось, объяло пламя. Но оба они были живы. Пистолет Хоффманна стал опускаться к бетонному полу, и в это время Кляйн перевесился через гроб и вытянул руку с обрезом так, что ствол оказался на плече у девочки, а конец его уперся в нос Хоффманну, который отчаянно пытался спрятаться за ее спиной.
Кляйн выстрелил еще раз. Выстрел вмял лицо Хоффманна в его голову.
Кляйн повернулся ко мне с выражением безумия и возбуждения на лице:
– Одна штука! Получил одну штуку, мудила?
Я был готов выстрелить Кляйну в голову, если он направит на меня свой обрез, хотя и знал, что в нем находится только два пустых патрона. Я бросил взгляд на Хоффманна. Голова его казалась вдавленной внутрь, как упавшее яблоко, прогнившее изнутри. Он был устранен. И что? Он по-любому должен был умереть. Мы все по-любому умрем. Но я, во всяком случае, его пережил.
Я схватил девочку, стащил с шеи Хоффманна кашемировый шарф и замотал вокруг шеи ребенка, из которой хлестала кровь. Девочка продолжала смотреть на меня глазами, состоявшими из одних увеличившихся зрачков. Она не произнесла ни слова. Я послал Датчанина на лестницу проследить, чтобы никто не спустился, а сам велел бабушке зажать рукой дыру на шее внучки, чтобы остановить сильное кровотечение. Я заметил, что Кляйн вставил два новых патрона в свой адский инструмент. Я не выпускал пистолета из рук.
Сестра Хоффманна стояла на коленях рядом со своим мужем, который тихо и монотонно стонал, сжимая руками живот. Кислота из желудка в ране – это очень больно, как я слышал, но я считал, что он выживет. А вот девочка… Черт. Она же
– Что дальше? – спросил Датчанин.
– Затаимся и будем ждать, – ответил я.
Кляйн фыркнул:
– Чего ждать? Легавых?
– Ждать звука заводящегося двигателя и отъезжающей машины, – сказал я.
Я помнил спокойный сосредоточенный взгляд из-под медвежьей шапки и надеялся, что оставшийся на улице не станет проявлять слишком большое служебное рвение.
– Могильщик…
– Заткнись!
Кляйн уставился на меня. Ствол обреза слегка приподнялся. Но как только он заметил, куда нацелен мой пистолет, ствол снова опустился вниз. И Кляйн заткнулся.
Но вот кое-кто не заткнулся. Из-под стола донеслись слова:
– Черт, черт, черт, твою ж мать…
Какое-то время я думал, что этот человек мертв, лишь челюсти его никак не могут остановиться, как тело змеи, разрубленной посередине: я читал, что ее половинки могут двигаться еще целые сутки.
– Черт вас всех подери, твою мать, блин, твою мать!
Я присел на корточки рядом с ним.
Вопрос, откуда у Пине появилась кличка [3] , мог бы стать предметом дискуссии. Некоторые считали, что он получил кличку, потому что знал, в какое именно место надо бить девушек, если они не выполняли свою работу: в место, удар в которое причинит боль, но не увечье и шрамы на котором не слишком попортят товар. Другие считали, что это от английского слова «pine», сосна, потому что у него очень длинные ноги. Сейчас же казалось, что тайну клички Пине унесет с собой в могилу.
3
Pine (норв.) – мука, боль.
– О черт, хрень кака-а-а-а-ая! Блин, Улав, знаешь, как больно.
– Судя по всему, ты будешь мучиться недолго, Пине.
– Нет? Черт. Сигаретку дашь?
Я вынул сигарету у него из-за уха и вставил в дрожащие губы. Сигарета прыгала вверх-вниз, но ему удалось удержать ее.
– Ог-ог-огонь? – простучал он зубами.
– Прости, я бросил.
– Умный м-мужик. Пр-пр-проживешь дольше.
– Гарантии нет.
– Нет, ясный пень. Ты м-м-можешь завтра упасть на улице п-под колеса автомобиля.
Я кивнул:
– Кто снаружи?
– У тебя лоб вс-вспотел вроде, Улав. Жарко или стресс?
– Отвечай.
– И что мне будет за эту и-и-информацию, а?
– Десять миллионов крон, не облагаемых налогом. Или огонь для сигареты. Тебе выбирать.
Пине рассмеялся, потом закашлялся:
– Только русский. Но думаю, он хорош. Профессиональный военный или вроде того. Не знаю, он не очень разговорчив, бедняга.
– Вооружен?
– Да, еще бы.
– Что это значит? Автоматом каким-нибудь?