Кровь, слезы и лавры
Шрифт:
– Это самый страшный человек, какого я знаю, – тишком признавалась Екатерина II своим близким, и словно желая задобрить Алехана наперед, чтобы он и ее не убил, она осыпала его имениями, орденами, лошадьми, золотом, чинами и богатыми сервизами.
Орлов все брал – никогда не морщился!
И вдруг… заболел. Под чужим именем покатил на заграничные воды для поправки здоровья. На самом же деле все его путешествие было разведкой! Россия выходила на южные моря, а борьба с Турцией была главным политическим делом русского человека. Орлов вел себя как опытный шпион-резидент: вошел в контакт с греческими патриотами, русские офицеры под видом купцов проникали в Черногорию и
Эскадра пришла! Спиридов и Ганнибал взяли у турок крепость Наварин, а Европа злорадно потешалась над моряками России и лично над Орловым: “Куда они забрались, эти безумцы? Когда грозный капудан-паша Гассан-бей станет топить их корабли, русским ведь даже негде спасаться. Орлов поднял кейзер-флаг над эскадрой, будучи генералом от кавалерии… Ха-ха!” Европа не понимала того, что понимал любой наш матрос. Россия не имела тогда флота на Черном море, и она, следовательно, не могла нанести удар по флоту турецкому от своих берегов. А потому в Петербурге и решились ударить по эскадрам Гассан-бея из тылов Средиземноморья, где турки много веков подряд хозяйничали, как им хотелось. Адмирал Спиридов богатым опытом флотоводца подпирал “кавалерийскую” дерзость Орлова, и Европа могла смеяться сколько угодно, но тут грянула Чесма! Дым сгорающих эскадр Гассан-бея объял ужасом Турцию, а Европу наполнил изумлением…
Алехан за победу при Чесме получил перстень с портретом императрицы и богатую трость с компасом на набалдашнике; в честь его была выбита медаль; дворец “Кекерексинец” (Лягушачье болото) стал называться Чесменским; в благодатной зелени Царского Села возник памятник – Чесменский обелиск… Позже юный лицеист – Пушкин – воскликнул перед Державиным:
О, громкий век военных споров, Свидетель славы россиян!Алехан обрел европейскую славу. Столицы открывали перед ним ворота; короли оказывали ему небывалые почести, поэты слагали в его честь пышные дифирамбы.
Русская эскадра возвращалась домой… А через знойные пустыни Аравии и Сирии, через Турцию, Венгрию в Польшу – под вооруженным конвоем! – арабы вели на Москву кровных скакунов Востока, закупленных Орловым, и дольше всех (целых два года!) шел на новую родину удивительный жеребец Сметанка – пращур наших Холстомеров и Изумрудов.
Алехана на родине поджидал титул Чесменский, пожизненный пенсион, орден Георгия I степени и… ничегонеделание. Решительный Потемкин, отстранив от Екатерины ее фаворита Григория Орлова, сам занял его место; следом за Гришкой были отставлены от службы и все его братья: песенка “орлов” уже спета! На этом, казалось бы, все и закончилось.
Но как раз с этого-то все и начинается.
Жизнь в отставке он проводил в Нескучном дворце возле Донского монастыря. “Герой Чесменский, – вспоминал о нем москвич Степан Жихарев, – доживал свой громкий век в древней столице. Какое-то очарование привлекало к нему любовь народную. Могучий крепостью тела, могучий силою духа и воли, он был доступен, радушен, доброжелателен, справедлив; вел образ жизни на русский лад и вкус имел народный: любил разгул, удальство, мешал дело с бездельем…” Знатный вельможа, он запросто общался с конюхами, мужиками, солдатами,
Скакун здесь упомянут недаром! Лошадь по тем временам была основой государственного хозяйства. Плуг тащила и гостей развозила, в атаку ходила и почту доставляла! Не будь лошади – все развалится. А тем более в такой стране, как Россия, где столько пашен, столько забот, столько войн, столько дурных дорог. Когда в столице поджидали из Австрии императора Иосифа II, царица вызвала в Зимний дворец лучшего петербургского ямщика:
– Степан, мне нужно, чтобы кесарь через тридцать шесть часов стал моим гостем. Берешься ли доставить его ко мне за такой срок?
Ответ ямщика стал ответом историческим:
– Доставлю и раньше! Но душа в нем жива не будет.
При такой лихости езды России требовались и лихие рысаки, а их… не было. Правда, вельможи запрягали в шестерни коней венецианской породы, которые брали разбег очень быстро, но еще быстрее выдыхались. Это ведь не от роскоши, это не от барства применялись у нас шестерочные упряжи – оттого, что лошади были слабые! Орлов путем генетического отбора, путем сложного скрещивания задумал получить такую лошадь, которая бы отвечала русским условиям, – выносливую в дальней дороге, красивую по статям, быструю как ветер. Он заводил родословные книги на лошадей (студ-буки), следил за генеалогией – кто дед, откуда бабка? Для него был важен год рождения, возраст родителей, сезон первого выезда – зимний или летний? Алехан лично присутствовал при вскрытии павших лошадей, стараясь выявить причину недуга…
Подмосковье казалось ему темным, да и травы не те! В 1778 году Алехан перевел свои конские заводы в Хреновое – обширнейшее Имение в воронежских степях, где славный Жилярди выстроил гигантский комплекс дворцов-конюшен, существующий и поныне для целей советского конезаводства. Здесь граф расселил 10 000 крестьян-лошадников с их семьями, выстроил больницу и школу. Совместными усилиями Орлова и мужиков в Хреновом был выведен знаменитый рысак Свирепый – родоначальник всех орловских рысаков, – отсюда началась их удивительная скачка…
Орлову частенько ставили в вину то, что он продавал своих лошадей, имея от того коммерческую выгоду. Верно – продавал! Но зато Алехан ни одну свою лошадь не отправил на живодерню. Его кони состаривались в уютных стойлах, в дружной семье своих сыновей и внуков, получая полный рацион овса, как в пору беговой молодости. А когда умирали, их хоронили на хреновском кладбище; рысаков ставили в могилах на четыре копыта (стоймя!), с уздечкою возле губ, с седлами на спинах… И плакали над ними, как над людьми!
– Только не бить – лаской надо, – внушал Орлов конюхам. – Лошадь, полюбившая человека, сама наполовину как человек…
Орловские лошади, не зная кнута и страха, были общительны, сами шли к людям, теплыми губами, шумно фыркая, брали с ладоней подсоленные куски ржаного хлеба, смотрели умными глазами, как собаки, пытаясь понять, чего желает от них человек.
Так же не терпел Орлов и презренного слова “кличка”.
– Помилуйте, – обижался он, – это средь каторжных да воров существуют клички, а у моих лошадей только имена…