Кровь ворона
Шрифт:
— Разве дано мне узнать его мысли и волю? — вскинул руки ведун.
— Но бойся навлечь на себя его гнев, путник, — неожиданно низким голосом предупредил волхв. — Боги не любят лжи и предательства.
Воин Святовита ушел в дом, а Олег, допив квас и оставив крынку на ступеньках, поднялся, оправил рубаху и двинулся к воротам. Солнце уже разогнало утреннюю дымку, и стало ясно, что день будет жарким, так что налатник или косуху можно не надевать. А что серебро в светелке осталось — так он ведь не за покупками идет, а своим товаром торговать.
— Однако что-то интересное творится
Можно было предположить, что трое воинов приехали из далеких северных земель, чтобы получить подношения Святовиту от Рязанского князя, но… Но подарки в святилища обычно посылают сами князья, их не выпрашивают, за ними не направляют сборщиков. И к тому же обычную церковную десятину вряд ли кто назовет «сокровищем».
Опять же — Верея. Она, конечно, самая прекрасная в подлунном мире. Однако на первом месте она всегда держала власть. Власть и богатство. Почему два голубка, нашедших друг друга, воркуют не в своих усадьбах, а в чужом городе, сняв целый постоялый двор и готовясь к какому-то походу? Разве только милая девушка тоже прослышала что-то про некие богатства и не могла не попытаться наложить на них ручку…
— Однако у ребят полно конкурентов, — хмыкнул Середин, вспомнив подсчеты, которые они делали на дворе у Клыкастого. — Тысячи две, небось, наберется. Интересно, что это за сокровище, про которое так много народа слышало, а никто до сих пор не отыскал? И ради которого не жалко пол-Руси пройти и еще не один день на постоялом дворе сидеть?
В этот миг в его памяти что-то промелькнуло, крохотная мыслишка чиркнула по сознанию — и тут же исчезла, потерялась среди множества других.
В этот раз Середин не просто прикидывал, кому из купцов может быть интересна половецкая юрта, а спрашивал всех подряд, обещая скидки и расхваливая размеры походного степного дома. Когда не нашел покупателей на главном торгу, побродил по ближним улицам, высматривая лотки и лавки поменьше размером. Так почти весь день он и прослонялся без толку.
К сумеркам у Олега подвело живот от голода с такой силой, что в сторону постоялого двора он не пошел, а потрусил, торопясь хлебнуть ароматного раскаленного сбитеня, а потом расчехлить свою ложку и с достоинством и аппетитом умять тушеную в кислой капусте утку, томно-коричневую, с золотистой кожей, или же обглодать хорошенького поросенка размером с овцу.
— Хозяин, чего уже готового есть? — глотая слюнки, крикнул он, входя в трапезную. — Тащи всё, не то счас помру, останешься без платы.
— Борщ сегодняшний с убоиной, заячьи потроха на вертеле…
— А сам заяц?
— Самого купец ржевский спросил, — указал на нового постояльца Весяка.
«И вправду, зачем ему баечника изводить? — подумал ведун. — Каждый день постояльцы незнакомые появляются, с каждого задаток дня за три берет. И каждый в первую же ночь сбегает. Правда, рано или поздно за такое дело морду набьют, но покамест, похоже, всё ему с рук сходит»…
— Тетерева есть заливные. Токмо холодные они. Но большие, с полгоршка каждый, не рубленые.
— Борщ,
— Один есть будешь, или на всех доставать?
— На кого «на всех»? — не понял Олег.
— Ныне днем ведь девицы твои подъехали, наверху сейчас.
— Какие еще…
Середин в несколько прыжков преодолел лестницу, толкнул дверь в комнату и застыл на пороге:
— Вы… Откуда?
— Ты как уехал, — Даромила тяжко вздохнула, — у меня так сердце защемило, так защемило. Всё глаза твои, руки вспоминала, слова ласковые. Мучилась я, мучилась. Ни днем, ни ночью покоя не было на душе. Не спала, не пила, хлеба кусок в горло не лез. Поняла, что жить не смогу так боле, у Желаны лодку спросила, да по Сосне и поплыла. Вниз-то по течению ходко получается, чай не на лошадях с телегами. По Дону, правда, пришлось супротив воды грести, но токмо до Рановы. Там двадцать верст всего переволок. Мы лодку там оставили, к Ранове дошли и к купцам весяковским на ушкуй попросились. Там опять вниз по реке ходко поплыли, прямо сюда уж. Про тебя нам у ворот сказывали — упомнили тебя по усам тонким и сабле с каменьями. Сюда зараз и послали.
— Понятно, — перевел дух Олег. — Ладно, у нее хоть «сердце защемило». А тебя-то куда понесло?
— Да боязно стало подругу одну отпускать, — подняла голову Желана, которая помогала Даромиле укладывать в сундук какие-то тряпицы. — Так с ней и подалась. Чего же делать-то?
— Да… Да… Да… — бормотал Середин, наблюдая за нежданными гостьями и пытаясь сообразить, что же ему теперь делать. Но в голове пульсировала только одна, очень короткая мысль: «Попал…»
Кровь ворона
— Пошли вон. — Чего у красавицы не отнять — так это того, что повелевать она умела. Боярыня даже не повысила голоса, отдавая свой краткий приказ, а никогда не видевшие ее чернавские девицы моментально шмыгнули за дверь. Верея прошла в центр светелки, расстегнула золотой аграф мехового плаща, сбросила его на сундук, оставшись в атласном изумрудном платье с пышными рукавами из бархата и тремя рядами нашитых на груди бус. В платье приталенном — что на фоне бесформенных сарафанов с поясками, затягиваемыми сразу под грудью, казалось космическим прорывом в портновском деле. Руки девушки украшали множество перстней, по одному на палец, в ушах поблескивали рубины. Олег смахнул свой изрядно отощавший кошелек со стола в карман косухи, поднялся навстречу:
— Глазам не верю, единственная моя. Какими судьбами?
— Единственная? — Верея наклонилась вперед, крылья носа расширились. — Единственная?! Не успела я за дверь выйти, ты себе сразу пару девиц завел, негодяй! Как ты посмел?!
— Чур меня, родная, — мотнул головой Олег. — Ты-то откуда узнала?
— Кто же такое не увидит?
— Верея, сокровище мое. Никак ты следила за мной, улыбка богов?
— Еще чего! — вскинула подбородок боярыня. — Холопов послала. Всё едино за рекой смотрят. Вот и наказала еще и тут приглядывать. А ты, подлый человечишка, оказывается, себе девиц завел, едва я отвернулась?