Кровь ворона
Шрифт:
— И часто встречался? — поинтересовались из толпы.
— Приходилось, — кивнул Середин и, пользуясь случаем, перешел к рекламе: — Я ведь, большей частью, тем на жизнь и промышляю. Где рохлю из дома сведу, где волкодлака в лесу поймаю, где мавку или криксу изведу. Глядишь, селяне и на стол накроют, и в дорогу припасов соберут, а где и серебра отсыплют, коли тварь опасной окажется.
— То-то тебя самого марьянки оседлали, — презрительно хмыкнул кто-то из мужиков и стал пробираться к воротам. — А ведь туда же, ведуном прикидывается. И ведь имя какое выбрал —
Еще несколько человек двинулись за ним.
— Знатно, знатно, — покачал головой Сбыслав. — И в лоб дать сподручно, и казна на черный день всегда под рукой. Ну, ты это, ломоту свою гони. А коли назад в Сураву сберешься, меня кликни. Кузница моя у Мокрого угла, всякий покажет.
— Ты прости, что за человека зараз не признали, — запахнув зипун, чуть поклонился Премысл. — Сам видишь, половодье кругом. Зело чудно, коли по воде путник на телегах является.
— Так в том и дело! — попытался оправдаться ведун. — Почти сутки ноги в холодной воде, вот и простыл…
Он опять закашлялся.
— Ты не боись, волхв у нас мудрый. И от нежити оборонит, и с ломотой любой справится. — Бородач тоже направился к воротам, увлекая за собой прочих деревенских.
Поняв, что для здешних обитателей он опозорен окончательно и бесповоротно, и никаких заказов и просьб к нему не будет, Олег пожал плечами:
— Вот и думай. То ли гордиться, что имя мое в каждой захудалой деревушке известно, то ли обижаться, что признавать ведуном не хотят… — Он отвернулся к телеге и туго затянул узел сумки. Если хозяева баню обещают, то там и отогреется, можно и без меховых штанов немного потерпеть.
— Ушли наконец… — На дворе опять показался хозяин в покрытой черными пятнами рубахе, опоясанной широким, в полторы ладони, ремнем, с разлохмаченными, как и борода, каштановыми кудрями. Он закрыл ворота, повернулся к гостю: — Тебя, сказывал, Олегом кличут?
— Есть такое дело, — кивнул Середин.
— Баба моя молвила, ты серебро новгородское за постой сулил?
— Чешую [1] обещал, — на всякий случай уточнил ведун.
— Мы так помыслили… — Хозяин пожевал губами. — По монете за день с тебя попросим.
1
Чешуя — мелкая серебряная новгородская монета размером с ноготь мизинца.
— За три, — покачал головой Олег. — С едой, дровами, баней и постелью.
Монета в день — это было слишком много. На торгу осенью за три монеты возок огурцов купить можно. А по весне — по бочке квашеной капусты за деньгу.
— Кони еще у тебя. И ломоту изгонять волхв придет. А ну, в доме останется?
— Ладно, — смирился Середин. — По монете в два дня. Только как с простудой справлюсь, в дом меня примешь! Еще мне не хватает, чтобы банники ночью запарили. Волхв-волхвом, а поберечься стоит.
— Баня топится ужо, — ответил Севар. — Ну, коли сговорились,
Олег презрительно хмыкнул, перебросив с руки на руку тяжелый кистень, полез опять развязывать сумку:
— Три монеты дам. За шесть дней. Не перекусывать же одну пополам?
— Тюки свои под навес перебрось, — повеселел мужик, пряча серебро за пояс. — Бо дождь случиться может. Да и роса, что ни ночь, обильная выпадает. Кабы не отсырели. Пойду дров в печь подкину. К сумеркам проветрю, да можешь укладываться, коли Радша свечу принесет. Устал, небось, за день?
— Дорога — она не спрашивает, — мрачно ответил ведун, вешая сумку на плечо. — Устал ты, нет — ей без разницы. Гонит, и всё.
Тюки с запасной одеждой, дорожными припасами, посудой и кузнечным инструментом он сложил под навес, а вот оружие и чересседельную сумку с деньгами отнес в баню, кинул на пол и, закашлявшись, поскорее выскочил наружу. Банька топилась вовсю — из широкого продыха над дверью валил сизый дым.
Середин проверил коней — подбросил сена, наполнил бадейку доверху. Поговорил с гнедой, ткнувшейся мордой в плечо, отер ее и чалого шкуры пучком сухой травы, подобранной возле крыльца.
Потихоньку вечерело. Сразу стало заметно, что зима, в общем-то, отступила совсем недавно: холодок стал пробираться под налатник и рубаху, изо рта вырывались клубы пара. Олег — чего уже давно не случалось — застучал зубами, опять закашлялся, плюнул на всё и пошел в баню.
В очаге под медным котлом еще горела краснотой россыпь углей, но дыма от них почти не было, и ведун решительно закрыл доской продых над дверью, развернул медвежью шкуру, расстелил на нижней полке, сел было сверху — и тут же с руганью вскочил:
— Мокрая, зар-раза!
Он вздохнул, перекинул шкуру выше, чтобы сохла, разделся и разложил сверху остальную свою одежду — тоже ведь влажная. Несмотря па раскаленную печь, голому в бане ему показалось зябко. Олег достал и натянул на ноги меховые штаны, на плечи накинул налатник. Простер руки над очагом.
— Никак, мерзнешь?
От неожиданности ведун чуть не подпрыгнул, как потревоженная кошка, резко развернулся, облегченно перевел дух:
— Это ты, волхв?
— Не пугайся, коли так пронимает. — Старик поставил на печь небольшой оловянный котелок. — Места здешние таковы, всякая нежить во три-десять раз сильнее, духи в сорок раз вреднее.
— С чего это?.. — собрался было расспросить ведун, но его опять задушил кашель.
— Наверх тебе надобно, в самый жар, — покачал головой волхв. — Марьянки жара не любят, убегают. И пара горячего не любят. Потерпи, пугнем их маленько.
— Дым наверху, — поморщился Олег. — Першит.
— Тебя першит, их прочь гонит…
Радша достал из рукава толстую бурую свечу, поднес к углям, запалил, повернулся к двери, дунул. Свеча погасла, но длинный тонкий дымок потянулся в угол. Волхв зажег ее снова, потушил в сторону противоположной стены, опять зажег… Только в пятый раз запалив огонек, поставил свечу на пол: