Кровь Заката
Шрифт:
Где искать Анхеля, он знал. Тот всегда любил жить высоко, и массивная угловая башня, без сомнения, была выстроена по приказу императора и для императора. Эрасти бесшумно поднялся вверх по узкой витой лестнице, мимоходом усыпив нескольких стражников. Он не опасался, что Анхель позовет на помощь, скорее не хотел, чтоб их разговор был кем-нибудь подслушан. На самой верхней площадке никого не было. Это показалось странным, но не более того. Дверь была закрыта изнутри, но двери люди предпочитают делать из досок, и еще не выросло дерево, не подвластное эльфийской магии. Белый дубец не помыслил ослушаться, и Эрасти тенью ветра скользнул в покои друга.
Вкусы Анхеля
Рядом со столом стояло глубокое обтянутое кожей кресло… Такое же было во дворце Пурины, в той самой комнате, где они в последний раз выясняли отношения. Он тогда сидел на ручке и, чтобы не смотреть Анхелю в глаза, вертел подаренное тем кольцо, странным образом похожее на Кольцо Ларэна. Черный камень и сталь! Вот и говори после этого о случайностях, хотя что может быть общего у простенького таянского мориона [85] и Черного камня, найденного Ангесом на тропах, доступных лишь богам.
85
Черный топаз.
Анхель наконец отложил перо и поднял голову. Годы, хоть и не прошли мимо императора Арции, не были к нему строги. Он по-прежнему напоминал добрый двуручный меч. В каждой черточке сурового узкого лица читались сила и непреклонность, а руки, как и тридцать лет назад, могли гнуть подковы и завязывать узлом железные прутья. Император решительно отодвинул написанное, и тут Эрасти его окликнул. Анхель вздрогнул и оглянулся. Церна, в глубине души обругав себя последними словами, коснулся рукой лица, позволив себя увидеть. Лучше бы он этого не делал. Лучше бы он вообще никогда не поднимался в эту башню!
Лицо Анхеля побледнело. Он вскочил, выставив в странном, выспренном жесте руку, словно плохой актер, пытающийся изобразить ужас или раскаянье.
– Я знал, что ты придешь за мной! Всегда знал… Я не мог иначе…
– Анхель, – Эрасти шагнул к нему, – успокойся! Нам нужно поговорить.
– Уходи, – налитые кровью глаза императора были безумными, – уходи… Я еще не готов отвечать. Я еще не сделал все, что нужно. Дай мне довести свое дело до конца! У вас в преисподней много времени.
– Да послушай же ты! – не выдержав, заорал Церна. – Ты мне нужен здесь и живым.
– Уходи! Во имя Творца! Я изгоняю тебя. – Он, никогда ни во что не веривший, кроме своего меча, торопливо пытался сотворить знак, отвращающий зло. Знак, по словам Ларэна, бывший не более чем изменившимся призывом милости Арцея, бога, бросившего этот мир, но оставившего в нем свое имя. И Эрасти неожиданно для себя самого рассмеялся. Это было глупо, но он ничего не мог с собой поделать. Но еще более глупым было то, что, когда Анхель, лицо которого из белого внезапно стало багровым, рухнул на пол, он не смог его удержать. Не смог, хотя овладел искусством целительства и не раз возвращал уходящих от самой Грани. Но здесь, глядя на лежащего у его ног императора Арции Анхеля, он растерялся.
Все, что он познал за эти годы, что, казалось, накрепко срослось с его сутью, куда-то исчезло, и Эрасти вновь стал человеком, немеющим перед ликом смерти. Он стоял, не в силах отвести глаз от поверженного гиганта,
2866 год от В.И.
22-й день месяца Влюбленных.
Арция. Мунт
Барон Обен был зол, как сто тысяч злобных демонов. Вообще-то после отъезда Шарля Тагэре злость и недоумение стали обычными спутниками барона, который не мог равнодушно смотреть на выходки захватившей власть ифранской бабы и ее разлюбезных Фарбье со чады и домочадцы, с которыми королева спуталась крепче прежнего. Жан умудрился хапнуть даже маршальский жезл, хотя полководец из него, что из Обена канатоходец. Оставалось благодарить Проклятого, что у Святого Духа всего два брата, а не восемь, впрочем, каждый стоил троих. Вконец затюканный Пьер чего только не наподписывал, а им все мало! К несчастью для Арции, урок явно пошел ифранке и ее любовнику впрок. Они ни на мгновение не оставляют короля одного и умудрились так запугать беднягу, что он открывает рот только по их приказу.
Все, что сделано Шарлем, отменено и загублено, вокруг трона опять вьются ифранцы и эскотские нобили, арцийцам же, если это люди, а не тараканы, наверх не пробиться. Страна разваливается, как подгнившая халупа. Даже честные люди берутся за арбалеты и идут на большую дорогу, так как разбой оказался чуть ли не единственным ремеслом, которым можно прокормить семью. Сам барон, правду сказать, с голоду не умирал, но ему нравилось жить в сильной стране, над королем которой не тянет издеваться. Сейчас же даже исполнять свой долг по ловле оскорбивших величество Обен был не в состоянии, так как сам это величество не ставил ни в грош. Да и не было в Арции человека, не смеявшегося над слабоумным подкаблучником, его якобы наследником и согрешившей со Святым Духом ифранской стервой, от которой все дружно плевались.
Если ничего не произойдет, вспыхнет бунт, его подавят, но через некоторое время вспыхнет еще один и еще… Рано или поздно те, кто огнем и мечом защищают негодную корону, получат за это или арбалетный болт в спину, или, если попадутся в руки бунтовщикам, кое-что похуже.
Обен хотел жить. Он мечтал об обеспеченной и спокойной старости с мягкой постелью, полными сундуками, вкусной едой и умными разговорами о делах минувших, а сейчас до этого было далеко. Мало того, что ифранская дура и кошкин сын привели страну на грань гражданской войны, они вознамерились убить Тагэре! Этого им точно не простят, а вместе с ними утонут все, кого держат за слуг Лумэнов, что бы те при этом ни думали.
О том, что затеяли Агнеса с Фарбье, барон узнал от одного из своих многочисленных прознатчиков из числа дворцовых слуг, которых командор Мунта давно и щедро подкармливал. Якобы глуховатый и туповатый старый истопник услышал, как временщик отдавал странное приказание одному из командиров эскотских наемников, ошивающихся при дворе. Старик передал разговор почти слово в слово, и Обен понял, что те должны перебить некий отряд на дороге между Лагой и Мунтом.
Эскотец со своими головорезами исчез, и тут же Агнеса сменила гнев на милость и позволила дурачку Пьеру написать письмо, слезно умоляющее Шарля Тагэре приехать в Мунт, где его другу вовсе худо и одиноко. От себя же ифранка дописала, что разрешила Пьеру встречу, так как он вновь находится на грани помешательства.