Кровь. Закат

Гладов Олег

– Нет. И не уверен, что хочу.

– Пять минут, – сказал Шам. – Отдохни…

Кровник нашел взглядом табуретку, придвинул и уселся на нее, закинув ногу на ногу. Он взял себя за колено обеими руками:

– Пять минут.

– В Ленинграде по ночам стали пропадать люди. Это лет пятнадцать назад было. Просто утром выяснялось, что кто-нибудь из жителей Колыбели Революции исчезал. Пропадал без вести. Растворялся. Милиция заподозрила неладное очень быстро. Опросы родственников, соседей и друзей складывались в очень простую, но странную картину: каждого из пропавших последний раз видели выходившим позвонить. Пытались по распечаткам с городской АТС выяснить, кому и зачем они звонили. Потом кто-то произнес слово «Эфир». Когда-то телефонные узлы многих крупных городов Советского Союза были оснащены декадно-шаговыми станциями. Очень простая, дешевая и удобная автоматическая система. В конце семидесятых в Ленинграде инженеры-связисты обнаружили, что при определенном положении шагового искателя сразу несколько людей могут позвонить на некий номер, и они услышат друг друга. Это был такой забавный сбой в системе, некая техническая неполадка. И о ней узнали. Люди передавали

этот секретный номер тайком друг другу. Днем советский человек был на работе или учебе. Поэтому в тот период появилось много заспанных людей, которые носили в карманах просверленную насквозь двухкопеечную монетку с привязанной к ней леской. Ты же еще помнишь, как телефоны-автоматы работали за две копейки? Телефон давал трехминутный сеанс связи, потом выключался, монетку вытаскивали и тут же бросали обратно. Они прикладывали трубку к уху и снова слушали этот свой Эфир. Эфир, полный голосов, треска и шума. Этот хаос, где каждый кричал свое имя и свой номер телефона в надежде, что его услышат. Эти вопли отчаянья и одиночества. И они слышали. Представляешь, слышали эти номера. Слышали друг друга сквозь бредятину и мешанину слов и цифр. Записывали номера в пухлые блокноты, созванивались. Договаривались о встречах. Ехали друг к другу на последнем поезде метро. Сколько тайн, надежд, отчаянного секса и… Такой сгусток энергии…

Шам достал откуда-то из скафандра туго забитую кривую папиросу и прикурил от зажигалки, лежащей на столе. Стал пускать дым ноздрями. Запахло афганской травой.

– Дома были родители, на службе коллеги – много лишних ушей. А у некоторых вообще не было телефона. Поэтому по ночам многие бежали к ближайшей телефонной будке и звонили из нее. Орали в трубку часами, до хрипа, пока не пропадал голос. А утром некоторые из них сами пропадали пропадом. Сначала никто ничего не замечал. Потом среди эфирщиков поползли слухи. Слухи о Черном Номере. Этот номер в Эфире кричали голоса тех, кто пропал без вести в ночных телефонных будках Ленинграда. И тот, кто записывал этот номер в свой блокнот, тот, кто звонил по этому номеру и договаривался о встрече – через время тоже начинал выкрикивать этот номер. Но на работу и в школу эти люди больше не ходили. И дома не появлялись. Потом поползли слухи, что этот номер телефона зарегистрирован в сгоревшем во время Блокады доме…

Шам поперхнулся дымом и затушил папиросу в пепельнице:

– А потом появилась пословица: «Без окон…

– …без дверей, полна горница Нелюдей», – договорил за него Кровник. Он смотрел на Шама без интереса.

– Ты знаешь, о чем я, да? – спросил тот.

– А ты сам-то знаешь, о чем ты?

– Я знаю.

– Тогда ты, наверное, знаешь, что это был за дом?

– Знаю, – кивнул Шам, – Это было заколоченное здание. Здание с наглухо забитыми окнами и дверями. Законсервированный на время Блокады кинотеатр.

– Тогда ты, наверное, знаешь, почему он сгорел? – спросил Кровник.

– Его сожгли, потому что там были они.

Кровник молчал.

– Ты же понимаешь, о чем я? – спросил Шам, – О ком я? Да?

– Тик-так, – сказал Кровник, – Тик-так.

– Их вычислил один очень странный персонаж, имя которого во всех архивах замазано чернилами. Очень странный. Говорят, он когда-то работал с профессором Ивановым. С тем самым Ивановым, который оживлял собак и оленей. Наш дядя Миша Иванов – его сын. Он мне рассказывал эту историю.

– Заброшенные кинотеатры – идеальное место для гнезда. – Кровник говорил, не меняя позы. – Эти здания специально спроектированы так, чтобы в них в светлое время суток не проникал дневной свет. Плюс в тот конкретный законсервированный кинотеатр почему-то подавалось электричество. Это тоже привлекло внимание спецгруппы. Известный случай. Он вошел в учебники. Его всегда приводят в пример на одном из первых инструктажей после подписки о неразглашении. Идеальнее может быть только заброшенное бомбоубежище или шахта.

Шам выглядел удивленным.

– Ох ты, епт… Неплохо, – сказал он. – А я думал, я один такой умный, и знаю больше всех.

– Блин… – сказал Шам, – чуть настроение не испортилось. Ты первый человек, с которым я об этом говорю.

– А ты не первый, – сказал Кровник.

– Ты знал, что в том кинотеатре, они смотрели кино? – спросил Шам. – Они смотрели кино. Сидели в зрительном зале и смотрели на экран. А ведь до того считалось, что они просто существа, внешне похожие на людей. Что им неведомы человеческие эмоции и желания. Что ими движет только голод, и единственное внятное объяснение их поведения – инстинкт самосохранения. Они сосут кровь и прячутся от дневного света – вот и все, что было известно.

– Сейчас известно немногим больше, уверяю тебя, – сказал Кровник. Он выглядел уставшим.

– Они смотрели кино. Нашли коробки с фильмами в рубке киномеханика и запустили проектор. Они смотрели какой-то двухсерийный фильм и никак не могли досмотреть его до конца. Пленка у них рвалась, они додумались ее склеивать и, в конце концов, куски из первой серии перекочевали во вторую. Потом, видимо случайно, вставили фрагмент совсем из другого фильма из соседней коробки. А может не случайно. Они резали и клеили, переставляли сцены местами, и смотрели заново и снова сначала. Дядя Миша рассказывал об этом с таким восторгом: они смотрели на фантастический недоступный мир. Наш мир. Мир, где люди, живущие под солнцем, поют и танцуют, ходят по улицам, залитым смертоносным светом. Влюбляются, мчатся на автомобилях. Летят в самолетах и плывут в кораблях через океан. Они

смотрели на то, чего никогда не могли увидеть: жизнь под Солнцем. Они монтировали свой фильм. Фильм, где погибшие герои снова воскресали и шли в бой, опять целовались и любили, где не было смерти. Они вырезали и сожгли все сцены похорон и погребений. Дядя Миша и Папа видели это кино. Говорят, оно долго хранилось где-то в министерстве обороны… А потом исчезло. Просто исчезло. А никто и копии сделать не удосужился. Дядя Миша рассказывал, что когда обнаружили пропажу, пересажали всю охрану, разжаловали двух генералов, а кто-то из них даже застрелился… Говорят, это было очень странное кино. Они склеили такую огромную бобину, огромную катушку пленки в длиннющий непрерывный фильм без начала и конца. И никак не могли остановиться. Ночью они выползали по прорытым в ледяной земле ходам, пробирались под бомбежками через весь город в цеха Лентехфильма, на «Кинофабрику № 1» и рылись в хранилищах… искали… эти круглые коробки в старых мусорных баках… говорят, они до сих пор не могут остановиться, они снимают этот фильм до сих пор. Серьезно. Че ты лыбишся?.. Они делают это. Потому что кино – один из семи канонов их религии… Не спрашивай, о чем гласят остальные шесть – не знаю… собственно, и об этом-то вменяемо вряд ли расскажешь, но попытаюсь: в общем, у кино по сути – два измерения, так? И те, кого они видели на кинопленке, жители ослепительного черно-белого мира, являющиеся им с экрана – Тарзан, Чапаев, Орлова в «Цирке»… ты думаешь, они только на людей производили впечатление? А люди-то от кино дурели бля больше чем от наркоты любой! Чапаев-то как людям башню отрывал? Ты в курсе, что когда фильм в тридцать четвертом вышел на экраны, зрители на его просмотры ходили как на демонстрацию… реально – с флагами и лозунгами. И знаешь, что на этих лозунгах было написано? «Мы идем смотреть «Чапаева». А? Нормально? Этот фильм – боевое оружие. Был и есть. В осажденном Севастополе военным морякам перед боем показывали Чапаева, и сразу же после сеанса они шли прямо в бой и отбивали атаки фашистов одну за другой, грызли их зубами – потому что поклялись именем Чапаева не отдавать город врагам. Сколько поколений смотрели фильм с замиранием сердца, надеясь, что Чапаев не погибнет, что он не утонет в холодных свинцовых волнах реки Урал… а потом рыдали… рыдали как по настоящему человеку, они верили что Чапаев погиб…

– Но. – сказал Шам. – Они – тоже верили. А так как они не люди, то и верили по-своему. И вообще я, конечно, отвлекся… в общем, кино по сути – двухмерное, так? Они не могли смириться, что герои кинофильмов не могут выйти из кинопленки в реальную жизнь. Что они гибнут, не доплывая до берега от предательской пули или падают, пронзенные предательскими клинками. Они не могли смириться с тем, что эта жизнь на экране отмеряется глупыми временными рамками начальных и финальных титров. Они хотели, чтобы кино никогда не кончалось. Чтобы кино было повсюду. Чтобы кино вошло в их жизнь. Они хотели жить в кино. И знаешь – они не стали сидеть и мечтать сложа руки. Они стали превращать себя в кинобогов. В прекрасных ангелоподобных героев кинофильмов. Говорят, это произошло, когда на экранах появился «Тарзан. Человек-обезьяна». Они не понимали, что Тарзана играет актер… да и не актер даже, а немецкий пловец Джонни Вайсмюллер, но… для них это был здоровенный одичавший красавец, пышущий силой и сверкающий торсом, повелитель слонов и обезьян… и, короче – они хотели его. Знаю попахивает гомосятиной, но не это главное… короче, однажды один из них, обсмотревшись «Тарзана» до одури, додумался, что он тоже Тарзан. Что он может стать Тарзаном. Что есть способы стать похожим на Тарзана. Знаешь, что он сделал? Взял фотку Джонни Вайсмюллера, взял скальпель, встал перед зеркалом, и стал вырезать на своем лице, лицо Тарзана. Прикинь? Стал вырезать в своей гнилой тыкве светлый лик вечного мальчика, сладкого Джонни Вайсмюллера. Он обстрогал себе все лицо: срезал мясо на щеках, на подбородке и…

– Ффууу!!! – передернуло Нитро. – Блин, хватит уже!! Меня сейчас стошнит.

– Не хватит, – сказал Кровник. – Твой братец хочет тут меня просветить.

Шам потрогал руками свое лицо:

– Как бы там ни было – этот их первый уродец натолкнул их на одну мысль – они стали делать пластические операции! Прикинь? Делать себе лица любимых киногероев. В самых лучших европейских частных клиниках. И у них получилось: за деньги, которые там берут, дело свое делают изумительно, и много вопросов не задают. И бродят сейчас по этой планете нестареющие копии Кларка Гейбла и Чарли Чаплина, Скарлет и Чапаева… А Тарзанов знаешь сколько? Три. Трое из них сделали себе его лицо. Три барона: Душекрад Смертеев, Нелюдим Могила и…

– Блин, – сказала Нитро, – ненавижу эту чмошную особенность некоторых мужиков, рассказывать при других людях – и особенно при женщинах – таким вот тоном о таких вот вещах!..

Она отвернулась и вытащила пригоршню монет из кармана джинсов. Выбрала одну из них и пошла к игровому автомату, похожему на большой аквариум, заполненный совершенно одинаковыми олимпийскими мишками. Мишки в таком количестве были похожи на дохлых морских свинок. Она бросила деньгу в монетоприемник и стала жать на кнопки, управляя трехпалой механической рукой, пытаясь подцепить один из этих плюшевых трупиков.