Кровь. Закат
Шрифт:
Он моргает и вдруг одним движением оказывается на ногах: мешок!!! Где мешок?!
Он оставил его вот здесь у лавки, рядом с
Где она?! Где девочка?!
Он с колотящимся сердцем озирается по сторонам.
Никого.
Ровное невыразительное безликое освещение, похожее на белое варево, сочится из иллюминаторов в пустой салон.
Никого.
Он сует руку в карман, и сердце останавливается вовсе: ПИСТОЛЕТА НЕТ!!!
Он рывком одергивает занавеску и вбегает в кабину.
Пустые кресла и штурвал,
Он смотрит сквозь упругое выпуклое стекло кабины: прямо по курсу, слева, справа, вверху и внизу – сплошное молоко. Винтов не видно. Даже намека на них. Густая белесая масса облака в которой…
Летит сейчас самолет?
Висит на месте не двигаясь?
Запах.
Этот как бы запах. Запах который не вызывает никаких ассоциаций, за которым не закрепляется ни один из известных цветов или образов…
Этот словно… этот будто… этот как бы запах исходящий от…
От того кто находится сейчас за его спиной.
Он оборачивается.
Она прорастает прямо из воздуха.
Проступает из бутылочно-алюминиевого пространства в двух шагах от него.
Бесцветная трава, растущая сквозь, внутрь, наружу, извне, с запада на восток, с севера на юг – тело ее.
Глаза ее – ртуть.
Я сплю. Я сплю. Я сплю.
– Ты спишь. Я сплю. Мы спим.
Кровник почувствовал, как его язык пророс скользкими стеблями сквозь зубы, хлынул между губ, из ноздрей и уретры…
Сердце, лопнув, раскрылось алым бутоном в груди, запылало огнем, высыпало мелкими цветами пламени на тыльных сторонах ладоней. Он увидел серебристые искорки пыльцы, поднявшиеся с ресниц.
Его ресниц? Ее ресниц?
– Мы спим. Ты спишь. Я сплю.
– Спим?
И все исчезло.
Все – запах, цвет, свет, фальшивый гул моторов, пыльца и бутоны.
Только Он и Она.
И пустая оболочка самолета, как выгнившая изнутри гигантская стрекоза.
Тающая прямо на глазах тут и там. Появляющаяся снова тут и там. Перетекающая в саму себя.
Она.
Смотреть в ее глаза – мучение.
Оторвать взгляд – невозможно.
Две капли ртути.
– Я хочу проснуться.
Она отрицательно покачала головой.
– Почему?
– Это не твой сон.
– Твой?
Она отрицательно покачала головой.
– Кто ты?
– Я твой груз.
– Ты совсем не похожа на себя.
– Это же сон.
– Чей?
– Неважно.
– Так я все-таки проснусь?
– Да.
– А вдруг вспомню?
– Это было бы хорошо.
– Почему?
Кровник заорал от ужаса, закрывшись руками.
СТОЗУБАЯ НАПОЛНЕННАЯ КРЮЧЬЯПИЛАМИ
ИСТЕКАЮЩАЯ СМРАДОМ И СЛЮНОЙ ПАСТЬ.
ЛОПНУВШИЕ СТРУПЬЯ ВМЕСТО ГЛАЗ.
– Тебе страшно?
Она стояла на прежнем месте.
– Что… что… кто это?
– Гноеглазые.
– Гноеглазые?
– Я пришла в их сны, а они приходили за мной.
Ее правое ухо, распустившееся большим медузоцветком, шипастые стебли алоэпальцев, пыльца слов, слетающая с лепестков губ.
– Приходили за тобой? Во сне?
– Нет же. Туда, где меня взял ты. В Лампу.
– В Лампу?
– Тот, с одним глазом, называл это Лампа.
– С одним глазом? – Кровник наблюдал зеркальную колбу, выросшую из ее лба. – Профессор?
– Да. Все называли его профессор. Все считали, что я больна. Все кроме него. Он один говорил, что я не больна. Я ему снилась.
– А мне ты сейчас снишься?
– Ты же спишь.
– Но сон не мой?
– Нет.
– Чей?
– Это сон мухи, заснувшей на зиму в аптечке этого самолета.
– Но зима еще не скоро.
– Это было позапрошлой зимой. Она видела сон, и сон остался здесь. Он никуда не делся. И она сама до сих пор там, эта муха… в аптечке.
Кровник вдруг понял, что воздух стал твердым. Что он больше не может его вдохнуть. Он схватился за горло, за грудь. Глаза полезли из орбит.
– Извини, – сказала она. – Это неприятно.
Кровник почувствовал сквозняк.
Невидимую тугую струю воздуха.
Непонятно откуда взявшийся ветер.
– Открывай, – сказала она.
Он ощутил, как неудержимая сила стала отматывать от него тонкие нити.
– Открывай люк, а то я тебя щас кончу дура тупая! – заорала она.