Кровь

Саверский Александр

– - Почему ты назвал меня Полной Луной?

– - Так вас звали в моем сне.

Она задумалась, потом, будто что-то решив, сказала:

– - Проводи меня. Страшно одной.

Я провалился сквозь землю, выбрался наверх, опять провалился, опять...

– - Кто же ходит по ночам в одиночку да еще с такой внешностью?
– - нагло поинтересовался я, подхватывая сумку.

– - Так получилось, -- сухо ответила она и пояснила: -- это я о ночи, а не о внешности.

– - Да, внешность дома не оставишь.
– -

Мне показалось или она действительно улыбнулась?

– - Кем же я была в твоем сне?

– - Пленницей, которую должны были принести в жертву.

– - Вот как? Печальное обстоятельство.
– - Она помолчала.
– - И что же, меня убили?

– - Нет. Императорский художник спас вас вместе с отцом и братом.

– - А потом?

– - Я не знаю, меня разбудили.

Снова возникла пауза, но ненадолго:

– - Откуда же я была родом?

– - Из Атлантиды.

– - Очень романтично, но избито.

– - Зато правда.

– - Правда? Во сне?
– - Мне нравится ее сарказм. В глазах появляется маленький набор молний, но не среди туч, а прямо среди ясного дня. Красиво.

– - Но уж теперь, встретив вас, я не знаю, правда это или нет.

Она замолчала, и я заметил, что мы вошли во двор. Не люблю я компаний, блуждающих по ночному городу в поисках приключений, как и эту, оказавшуюся у нас на дороге. Стандарт: "Закурить не найдется?" -- и шарящий в поисках добычи взгляд.

Протягиваю левой рукой пачку сигарет, приоткрывая полу куртки, чтобы этот самый взгляд отметил присутствие нежелательного для себя предмета. Две сигареты исчезают со словом: "Мерси!" -- и мы расстаемся.

– - Ничего, вежливые ребята, -- говорю я, когда братва удаляется в странном молчании, и поправляю пистолет за поясом, но так, чтобы не видела моя спутница.

– - Господи, я так испугалась.

– - "Не ходите, дети, в Африку гулять", -- обожаю временами назидания.

– - Ну, в ресторане я была с однокурсниками! Диплом обмывали! Что ж, и шагу ночью не ступить? Дурдом какой-то!

Боже мой, сколько эмоций. Неужели это я вызвал? Приятно.

– - И в какой же области вы теперь профессионал?

– - Историк.

Почему-то мне в голову опять влез сегодняшний сон, и я поинтересовался:

– - Уж не Древняя ли Америка наша специальность?

Она остановилась. Как вкопанная остановилась. Я люблю, когда люди так останавливаются. Бежит человек, бежит, потом -- стоп! Кирпич! Вот и взгляд стал более осмысленным. До сих пор меня можно было не замечать, хоть я и был рядом. Теперь же где-то там, в подсознании, поселился я собственной персоной. И с этим приходилось считаться.

– - Ты следил за мной!
– - нашла она простое решение.

– - Следил? Хм.
– - Я провел поверхностный психоанализ и заключил: -- В вас говорит гордыня.

– - А это здесь при чем?
– - удивилась она.

– - При том, -- занялся

я демагогией, -- что на свете не так уж много людей, за которыми следят или которых хотят убить. Но каждый человек в глубине души считает, что он пуп Земли и потому ему угрожает опасность или... слава. Но, как правило, это заблуждение.
– - У меня перед глазами встали три черных джипа, и я уже не так уверенно повторил: -- М-да, как правило.

Она снова посмотрела на меня изучающим взглядом, но, не говоря ни слова, пошла вперед. Через несколько секунд спросила:

– - Что еще интересного тебе снилось?

– - Странный город из пирамид.

– - Уж не в Египте ли?
– - Она была полностью уверена, что я использую современную экзотику, чтобы заморочить ей голову.

– - Нет, Империя называлась Легенда.

Теперь ее взгляд приобрел характер оценки: вру я или нет. Интересно, что решила?

– - Странное название.

– - Да, а на сензаре оно звучит так, -- и я произношу трудно передаваемые сочетания звуков из шипящих, свистящих и почти без гласных, отчего мой язык без привычки сворачивается в трубочку.

Теперь она действительно смеется.

– - А ты большой выдумщик.

Я почти обижен:

– - Может, у меня не совсем хорошо с произношением, но звучит примерно так.

– - Если это действительно сензар, то тебе можно писать диссертацию. Этот язык неизвестен науке, кроме упоминания о нем несколькими мистиками вроде Блаватской.

– - Я подумаю об этом.

В этот момент я понимаю, что мы пришли. И еще я понимаю, что если она сейчас попрощается, то я уже не смогу ее удержать, а удержать можно только одним способом, если не применять силу, конечно. И я применяю... первый способ.

– - Вот вы сейчас уйдете, и мы больше никогда не увидимся. А ведь и у вас, и у меня останутся вопросы, на которые только мы можем ответить друг другу.

Она внимательно смотрит на меня, обдумывая мои слова, и все же произносит:

– - Например?

– - Например, мой сон.

– - Но ведь это твой сон.

Я не знаю, что ей сказать. Она мысленно удаляется, а я не нахожу слов. Белая ночь заканчивается быстро, и в голубых радужках глаз стоящей передо мной девушки я вижу синие стрелки, подсвеченные чистым утренним небом. Будто сомнамбула, монотонно вспоминаю слова художника: "Огромные голубые глаза с синими стрелками в радужке, пшеничный стог на голове, взбитый как львиная грива, рост... едва ли Ветер был на пять сантиметров выше -- все это в отдельности было любопытным и необычным для его мест, где черные волосы, невысокая фигура и темные глаза служили генетической основой. Поражало другое -- пропорции. Мера была во всем: овал лица компенсировал величину глаз, носа и рта. Брови стремились к еле заметным под волосами ушам. Нос и губы уравновешивали друг друга, как горы и озеро".