Кровать с золотой ножкой

Скуинь Зигмунд Янович

Должно быть, и у Марты выражение лица изменилось, потому что Индрикис вдруг решился взять ее за руку.

— Ты не могла бы одолжить немного деньжат? Не доведется встретиться, Леонтина вернет.

Марта поспешила раскрыть кошелек: любое промедление могло быть воспринято как отказ. При всех колебаниях цен и зарплат после перехода на новую валюту в рублях, без особой бережливости у нее водились лишние деньги — настолько хорошо она теперь зарабатывала. Это опять подогрело притушенную гордость, и она ответила с нарочитой небрежностью:

— Пустяки! Отдашь, когда сможешь, о чем тут говорить.

Но кошелек, хотя и пухлый с виду, хранил в себе не

бог весть какую сумму. В последнее время многие ощутили, что срочно требуется поменять свои портмоне: новые бумажные рубли занимали куда больше места, чем серебряные латы. Марта предложила безотлагательно зайти к ней на квартиру. Настроение у Индрикиса поднялось, он сделался разговорчивей, пытался даже шутить.

Новая квартира Марты в самом деле оказалась в двух шагах, так что разговор оборвался, толком не начавшись.

Ей самой особенно нравилось, что лестница в парадном устлана алой ковровой дорожкой, а кабина лифта отделана красным полированным деревом. Пока Марта отпирала высокую двустворчатую дверь, Индрикис примолк, насторожился. Войдя в прихожую и оглядевшись, он уже не пытался скрывать удивления.

— И ты здесь живешь?

— Да. Мебель в рассрочку. Утаговское имущество, — пояснила Марта. — Есть такое учреждение, реализуют собственность уехавших в Германию немцев.

— Шикарно, ничего не скажешь.

— А главное — близко к работе.

Взгляд Индрикиса застыл на барельефном портрете: Сталин, раскуривающий трубку.

— А этот откуда тут взялся?

— Из Москвы привезла.

Расслабившиеся мышцы его рыхловатого лица растерянно застыли.

— Выходит, ты большая начальница?

— Не такая уж большая.

В какое-то мгновение Марте показалось, что Индрикис опрометью бросится вон из квартиры, но возбужденный блеск в его глазах померк, в них заиграла тяжеловатая и едкая усмешка.

— Знаешь, что самое невероятное? Хочешь — верь, хочешь — нет, но и maman голосовала за блок трудового народа. А этот блок ей кукиш показал. Магазин национализировали.

Для Марты это было новостью, из Зунте редко доходили известия. На письма не хватало времени.

— Ну да… Ведь Леонтина использовала наемную рабочую силу. Но, должно быть, ее оставят заведующей магазином.

— Как бы не так.

После этого Индрикис направился к двери.

— Куда же ты? А деньги?

Руки он не подал, но деньги взял. Ассигнации были новенькие, строптиво упругие. Не пересчитав, смял в горсти и сунул в карман.

— Ну, спасибо. Будь здорова. Деньги не пахнут.

Это прозвучало как оправдание. Непонятно только, перед собой или перед ней он оправдывался.

Встреча с Индрикисом заставила Марту задуматься — что же все-таки происходит? До сих пор она ни о ком, кроме как о себе, не задумывалась. Ей жилось отлично, все ей удавалось, все прекрасно устроилось. Именно так, как писали в газетах и вещали по радио: раньше не было ничего, а теперь есть все; раньше было плохо, а теперь хорошо; раньше творилась несправедливость, а теперь все по справедливости. Но оказалось, на вещи можно взглянуть и с иной точки зрения. Блага не падали с неба, они возникали в результате перераспределений. Были такие, у кого отнимали, кому следовало потесниться, примириться с отторгнутой частью. За отвлеченным понятием «несправедливость» стояли конкретные люди. И если у Леонтины отнимали, значит, и она принадлежала к тем, кто воплощал в себе вчерашнюю несправедливость. Марте как-то в голову не приходило, что к противостоящей стороне, представляемой теми, кого называли эксплуататорами,

буржуями и плутократами, можно причислить и кое-кого из ее близких. Формально она, разумеется, была сирота и к роду Вэягалов не принадлежала. Но если она не принадлежала к Вэягалам, удочерившим ее с первого дня рождения, давшим ей свое имя, воспитавшим ее, то к какому же роду она тогда принадлежала?

Слава богу, Вэягалов нельзя было причислить к крупным землевладельцам. Но и к малоимущим их не отнесешь. Неужто у Леонтины денег было больше, чем у Паулиса? В последние годы Паулис явно жил на широкую ногу. Об Атисе говорить нечего, тот из уважаемой и почетной прослойки трудовой интеллигенции. Вот и получилось, что наихудшим из Вэягалов оказывался Паулис, однако с таким выводом Марта не могла согласиться. Если кого-то из родичей можно было с уверенностью отнести к противоположному стану, так это Индрикиса. Айзсарги защищали старый правопорядок, на этот счет не могло быть сомнений. К тому же к Индрикису Марта всегда питала смутную неприязнь. Ей казалось, он весь какой-то липкий, грязный и, общаясь с ним, можно и самой замараться.

Предрасположенность Марты к размышлениям объяснялась особыми обстоятельствами. Заболев гриппом, она почти две недели провела в постели. Наконец она могла до одури читать скопившиеся журналы и газеты. С особым вниманием Марта читала стихи Хария, обычно их печатали два журнала — «Вестник радиовещания» или «МОПР». Своеобразные по форме, стихи Хария чем-то перекликались с экзотической поэзией прошлых лет. После поездки в Среднюю Азию он по преимуществу воспевал сады и арыки в пустыне, заснеженные горные выси, колоритные и шумные базары. В его стихах шумели на ветру чинары, благоухали розы Ферганы, на горячих скакунах гарцевали джигиты, а седобородые аксакалы во славу дружбы народов слагали баллады.

После Октябрьского праздника, перейдя на постоянную работу в редакцию журнала «МОПР», Харий еще теснее сблизился с литературой. Выполнял также различные общественные поручения Союза писателей и профсоюза полиграфистов. Для республиканской декады в Москве Харию поручили написать текст для оратории из трех частей. Задание было настолько ответственное, что в минуты откровенности Харий высказывал сомнения, справится ли он. Прожив месяц во Дворце творчества в Сигулде, он сумел лишь войти в работу. Заготовки и варианты были представлены на рассмотрение комиссий и советов. От дел постоянно отвлекали всякого рода увеселения, развлечения, прежде скрывавшиеся за толщей неподступных стен, теперь же сами домогавшиеся его и так соблазнительно льнувшие, что не было никакой возможности от них отбиться: катание на буерах, дискуссии во Дворце творчества, бильярдные турниры и автопрогулки, обеды с коллегами-писателями из братских республик, застолья.

Их отношения держались на честном слове. Однажды Марте пришло в голову, что связь их катится по инерции, как железнодорожный вагон на сортировочной станции. Иной раз хотелось включить тормоза, да не хватало решимости. Она привыкла к Харию, он ее встречал и провожал, не отказывался помочь в трудную минуту! И в душу закрадывались сомнения, имеет ли смысл вообще притормаживать. Вроде бы близость была, а вроде бы ее не было. Вроде бы любили, а вроде бы не любили друг друга. В преданности Хария Марта не сомневалась, стоило ей слово сказать, и они бы давно расписались и жили под одной крышей. Но Марта медлила. Их любви, если, конечно, это можно было назвать любовью, недоставало сути — по крайней мере ей так казалось, — самого ощущения любви.