Кровавая ассамблея
Шрифт:
Моя квадратная чернильница на столе вздрогнула, громыхнула, а тяжелое пресс-папье, которым я обычно промакиваю чернила на бумаге, закачалось.
Тогда я напряг руку и слегка повернул ладонь. Чернильница закрутилась вокруг себя, пресс-папье закачалось еще сильнее. Я резко сжал пальцы в кулак. Пресс-папье рванулось по столу в мою сторону, достигло края, но на пол не упало, а прыгнуло прямо на меня — я едва успел перехватить его прямо воздухе. Если бы не успел, то получил бы им прямиком в лоб.
Тогда я положил его на ладонь правой руки, а левой сделал над ним
Левой рукой я непрерывно контролировал напряженность поля, не позволяя пресс-папье упасть. Постепенно искривляя силовые линии, я направил его к столу, аккуратно провел над чернильницей и плавно опустил на подставку.
Вздохнул и размял пальцы. Молодец, Алешка, неплохо! Не отлично, конечно, но для аспиранта сгодится. Еще несколько лет тренировок, и ты научишься воровать репу на рынке.
Я поплевал на ладошку, несколько раз сжал и разжал кулак и произнес заклинание «летящего пламени». Над ладонью у меня вспыхнула и принялась быстро разгораться желтая точка. Она стремительно увеличивалась в размерах — будучи изначально не более булавочной головки, несколько мгновений спустя она уже достигла величины крупной вишни, а еще немного погодя раздулась до размеров яблока. По поверхности этого «яблока» перекатывались кипящие разводы. Они постоянно двигались, смешивались друг с другом, а порой и вспучивались, словно хотели оторваться от поверхности «яблока» и улететь в пространство.
Но им это не удавалось. Так же, как не удавалось это и самому «яблоку», которое буквально тряслось от напряжения в желании рвануться прочь от моей ладони. Но силовые линии плотно обвивали его, не позволяя сдвинуться с места. И стоило лишь этим линиям ослабнуть в каком-то месте — огненное «яблоко» рванется в этот проход подобно пушечному ядру.
Однако злоупотреблять подобными «развлечениями» не стоило. Бросок такого «летящего пламени» отнимал настолько много сил, что недостаточно подготовленный маг мог бы вовсе лишиться их на некоторое время, оставшись совершенно беззащитным. Маг помощнее мог метнуть и три-четыре «яблока», прежде, чем силы покинут его окончательно. А магистры… Что касается магистров, то возможности их были мне неизвестны. Но я точно знаю, что они поистине огромны. Не безграничны, но огромны.
Впрочем, я никогда не слышал, чтобы магистры развлекались метанием «летящего пламени». У них имеются способы воздействия и помощнее, а «летящее пламя» — это для мальчишек, падких на всякого рода фейерверки.
Вспомнив о фейерверках, я вспомнил и о прошедшей ассамблее. Перед глазами у меня вновь закрутились сверкающие мельницы, зашипели объятые пламенем змеи, рассыпались слепящими искрами огненные фонтаны…
Должно быть я заснул. Ненадолго, всего лишь на миг, но и этого хватило, чтобы потерять контроль над силовыми линиями магического поля, окружающего мое «летящее пламя». И оно рванулось на свободу. С шорохом сорвалось с моей руки, метнулось к окну, прожгло гардину и врезалось в край рамы.
Стекла зазвенели, но выдержали, не осыпались. А гардина вспыхнула. Рассыпая
Вскоре ко мне заглянул и Гаврила. Он морщился от дыма и помахивал перед лицом ладошкой.
— А начадил-то, барин, начадил! — возмутился Гаврила. — Опять своими шарами огненными баловался?
— Баловался, Гаврила, баловался, — сокрушенно признался я.
— И поди опять уснул?
— Уснул, Гаврила, уснул…
Схватив в охапку еще дымящуюся гардину, Гаврила немедленно выбросил его в распахнутое окно.
— Ты так весь дом когда-нибудь спалишь, барин, — сказал слуга, качая головой. — Сколько же можно глупостями заниматься? Вот сдам тебя светлейшему князю, и отправишься ты в Тартарию на долгие годы! Будешь там тайгу поджигать!
— Не сдашь, Гаврила, — помотал головой я.
— Это почему еще?
— Потому как любишь ты меня. И скорее сам в пекло отправишься, чем светлейшему меня отдашь.
— Тьфу ты! — Гаврила плюнул в окно. Погрозил мне пальцем. — Смотри мне, Алешка — что б больше никакого баловства с огнем в доме не было! Сгубишь ведь всех. И без дома останешься.
— Больше не буду, — пообещал я.
Уже начинало светать. Пора было собираться в дорогу. Тем более, что весь сон с меня как рукой сняло.
Пока я седлал лошадь, подоспели Потемкин с Вяземским. Приехали они разными дорогами, а встретились неподалеку от моего дома, сразу же сообразив для какой цели каждый из них тут очутился. И, особо не разговаривая, мы двинулись в путь.
Чтобы не уснуть, Потемкин принялся развлекать нас с Петрушей стихами собственного сочинения. Я ему люто завидовал, поскольку сам сочинять стихотворные вирши таланта не имел. А порой так хотелось им обладать!
Вот, к примеру, живет на свете барышня, к которой ты не равнодушный, но она ничего о твоих чувствах не знает. И тогда ты посылаешь ей письмо без подписи, а там — рифмы, рифмы, рифмы! И слог такой высокий, которого ни одно девичье сердце выдержать не сможет. А ты ей следом — второе письмо. И третье! А она к этому моменту уже и сама от тебя без ума, потому как девицы имеют свойство влюбляться не в настоящих людей, а в свои собственные представления о них.
Впрочем — что уж тут греха таить — мужчины порой поступают точно так же. С той лишь разницей, что в мужских фантазиях девушка обязательно должна быть красавицей.
И вот потом ты предстаешь перед ней — весь такой статный, в камзоле новеньком, с батюшкиным палашом на поясе: «Добрый вечер, сударыня!» А она такая в ответ: «Ах!»
Да-а, жаль, конечно, что я даром поэтическим обделен. Порой он более востребован, нежели дар магический…
И тогда я сказал, обращаясь к Потемкину:
— А придумай-ка мне, друг Григорий, хорошую рифму к слову «Катерина».