Кровавая графиня
Шрифт:
Фицко камнем грохнулся об землю.
Эхо его падения вызвало радостный отклик во многих сердцах; жители ближних домов, поняв, что происходит что-то необычное, сперва выглядывали из окон, а потом, подстегнутые любопытством, высыпали на улицу и осторожно из-за деревьев наблюдали волнующее зрелище.
— Пожалуй, с тебя хватит, — поглядев на неподвижного Фицко, сказал предводитель и направился к связанному Калине.
Тут Фицко, лежавший до сих пор словно мертвый, внезапно пришел в себя; в лунном свете блеснуло лезвие ножа, который он незаметно вытащил
— Околевай же! — злобно проскрежетал он, нацеливаясь ножом в спину силача.
Крик заставил великана молниеносно оглянуться: мгновение спустя раздался всеобщий вздох облегчения. Силач схватил нападающего за руку, державшую смертоносное оружие, и сжал ее с такой силой, что нож тут же звякнул о твердую землю. Фицко, выведенный из себя неудачей, яростно обвил кривыми ногами и длинными руками туловище противника, но схватка продолжалась недолго. Обозленный предательским прыжком, силач с удвоенной силой передернул плечами, подпрыгнул, и Фицко брякнулся на землю. Потом силач схватил его за ногу и закружил вокруг себя.
Гнев все еще бушевал в нем, о чем свидетельствовал хмурый голос:
— Выбери себе дерево, к которому хочешь лететь, чтобы выплюнуть там свои зубы. Эка жалость! Обещал я орудовать только одной рукой, а вторая так и свербит.
Но он не выпустил Фицко из рук. Перестав кружить его, он подбросил горбуна вверх и встретил его снизу кулаками. И так снова и снова под восторженный рев своих товарищей и приглушенный смех притаившихся зрителей.
Но это уже не было игрой.
Фицко не брыкался, не раскидывал рук. Он беспомощно взлетал над головой силача, словно мешок тряпок.
— Выбери звезду, на которую я тебя заброшу, — сказал силач, когда гнев его поутих.
Он еще раз-другой встретил кулаками падавшего Фицко, потом, подбросив ввысь на несколько метров, отскочил, и горбун распластался ничком.
— Пожалуй, с тебя хватит!
Силач поднял нож горбуна, разрезал веревки, опутывавшие Калину.
— Ну, приятель, связали тебя обстоятельно!
— Благодарствую, неведомый спаситель! — Калина поднялся на ноги и пожал великану руку. — Ты меня избавил от верной смерти!
— Не стоит благодарности, приятель. Да неужто ты и впрямь не узнаешь старого верного друга — Андрея Дрозда?
— Андрей, ты ли это? Ишь вымахал! Настоящий великан!
И старые друзья крепко обнялись.
— Как же ты прослышал, что я вернулся и мне грозит опасность? — удивился Калина.
— Э, брат, — загадочно улыбнулся Андрей Дрозд, — человек что угодно прознает, особенно если он такой важный господин, как я. Встретил я сегодня, гуляя по лесу, слугу из трактира «У трех зеленых лип» и спросил его, какую подлость опять замышляет негодяй хозяин. Слуга не осмелился солгать такому важному господину, как я. Вот я и узнал, что тебя ждет, и, как понимаю, вовремя поспел.
— Чем же ты занимаешься? — не переставая удивляться, спросил Калина.
— Разбойник я, — ответил Дрозд гордо, — а это мои побратимы, — указал он на своих сообщников.
Ян Калина с разбойниками
Однако то, что спасителем его оказался разбойник, не умерило его благодарности, растерянность его длилась не долее мгновения.
— Пусть ты и разбойник, Андрей, но сейчас ты доказал, что долгие годы разлуки не остудили нашей дружбы. Благородный поступок. Спасибо тебе!
И он обратил взгляд в сторону дома и двора. Тех, кого искал этот взгляд, там не было. Мать с Маришей не следили за тем, что творится на улице, их чувства были слишком притуплены горем.
Быстрыми шагами Ян Калина направился к дверям дома.
Встреча сердец
В горнице стояла непроглядная тьма. Лучик лунного света робко проникал в комнату, и лишь минуту спустя он различил предметы и фигуры матери и Мариши.
— Матушка! Маришка! — воскликнул он голосом, в котором были и жалость, и радость новой встречи.
Заслышав его голос, женщины ожили. Отчаяния как не бывало.
Они бросились к нему со счастливыми криками, обнимали его, целовали, точно воскрес он из мертвых.
Мариша Шутовская первая опомнилась. Поняв, что поддалась наплыву чувств, она испуганно отпрянула от Калины. Смущенная, пристыженная тем, что непроизвольно выдала давно затаенную любовь, она опустила лицо в ладони и снова расплакалась. Но это был плач облегчения; наконец она открыла свое сердце другу детства, о котором так долго грезила. И плач тревоги: найдут ли отзвук в его сердце девичьи чувства.
— Ты спасен… — ликовала мать.
В те мгновения, когда Мариша неосознанно обнимала и целовала Калину, безмолвно признаваясь ему в любви, он вдруг ощутил, как его охватывает горячая волна счастья. Давние дружеские чувства в мгновение ока обрели силу любви.
Мать наконец оторвалась от Яна, занялась коптилкой. Когда минуту спустя она зажгла ее и поставила на стол, то увидела Маришу в объятиях сына. Голова девушки покоилась у него на груди, а он гладил золотые волосы и шептал:
— Маришка, родная…
Лицо матери засветилось счастьем. Она коснулась молодых старыми, усталыми ладонями и сказала:
— Счастье-то какое, дети мои! Исполнилось давнее мое, самое горячее желание: ваши сердца встретились.
Мариша от радости вся ожила, ее глаза снова стали голубыми, как небо после грозы, в них уже не было ни следа слез. Калина был счастлив. Но не долее минуты: суровая действительность вырвала его из блаженного забытья.
— Нет, я не вправе тебя связывать, Маришка, — печально, но решительно проговорил он после недолгого молчания. — Не хочу омрачать твою жизнь. Забудь обо мне навсегда. Меня будут преследовать, я нигде не найду спокойного пристанища. За мою поимку назначено вознаграждение. Добра не жди — раньше или позже песенка моя будет спета. Имею ли я право ввергать и тебя в беду?