Кровавая месса
Шрифт:
– Но я могу себе это представить, – улыбнулась та, кто еще совсем недавно была Анной-Лаурой де Понталек и переживала и не такие скандалы. – На самом деле это я должна просить у вас прощения. Я явилась без приглашения, и это было бы непростительно с моей стороны, если бы не серьезные обстоятельства...
В столовой воцарилась тишина, две пары глаз посмотрели на нее с сочувствием. Ничто так не помогает при семейных ссорах, как чужие неприятности.
– Неужели все настолько плохо? – прошептал Тальма.
– Да. Сегодня утром ко мне приехал полковник Сван. Он только что узнал об аресте нашей общей хорошей
– Почти все наши друзья сейчас в тюрьме, – с горечью заметила Жюли. – Такие новости, к несчастью, стали слишком частыми в последнее время.
– Да, но ваши друзья – мужчины, они занимались политикой. А Мари всего лишь актриса!
– Мари? – переспросил Тальма. – Это какая же?
– Мари Гранмезон. Вы ведь с ней знакомы и бывали в ее доме в Шаронне. Оттуда ее и забрали позавчера ночью вместе со слугами. И без всяких причин...
Лицо трагика стало суровым и отрешенным, но ответила Лауре Жюли:
– К сожалению, они не щадят и женщин. Жены всех наших друзей – Бриссо, Петиона, Ролана – тоже арестованы. Их единственное преступление в том, что они были замужем за этими людьми. Весь Париж знает, что Мари – возлюбленная де Баца, а его имя произносят все чаще...
– Но это же просто смешно! Де Бац также не имеет никакого отношения к политике. Он финансист!
– Неужели вы настолько наивны? – вздохнул Тальма. – Это Бац не политик? Разве вы не знаете, что он пытался спасти короля? И не забывайте о том, что в наше время нельзя заниматься финансами, не вмешиваясь в политику.
– Я не стану спорить с вами. Но ведь вы знакомы с Мари. И вы знаете, что она оставила сцену, скрылась в провинции, чтобы спасти свою любовь от тревог и волнений. Тюрьма сломает ее!
– Не думаю. Мари намного сильнее, чем кажется. Но если вы полагаете, что я могу помочь вытащить ее оттуда, то вы ошибаетесь. У меня нет никакого влияния, иначе я бы им давно воспользовался.
– Вы – нет, согласна. Но как насчет вашего друга Давида? Он художник, он не может не сострадать несчастью другого артиста...
– Почему бы вам самой не спросить его об этом? – вмешалась Жюли. – Мне кажется, вчера он был даже излишне внимателен к вам.
– Вы правы. Но не стану скрывать от вас: этот человек внушает мне страх. Мне неловко просить его о чем-либо. А вы его близкие друзья, он бывает у вас почти ежедневно...
– Последнее время Давид нечасто навещает нас, – ответила Жюли, вставая и подходя к зеркалу, чтобы поправить растрепавшиеся волосы. – Он никогда не любил жирондистов – эти люди казались ему излишне вялыми. У нас же он бывает скорее по привычке, чем из дружеского расположения. По-моему, Давид вообще не знает, что такое дружба. Послушайте меня и поверьте мне. Если вы хотите, чтобы Давид согласился вам помочь – а он может это сделать, потому что он один из немногочисленных друзей Робеспьера, – вы должны сами попросить его об этом. Вы знаете, где он живет?
– В Лувре, если я не ошибаюсь?
– Да. Там у него огромная мастерская. Поезжайте к нему, Лаура! В конце концов, вы ничем не рискуете.
Именно эти слова повторяла про себя молодая женщина, когда после полудня садилась в экипаж, чтобы отправиться к знаменитому художнику и члену Комитета общественной безопасности.
Как
Академия скульптуры и живописи была низвергнута Давидом, который давно питал к ней ненависть. Отныне в Лувре должны были царить только великий мэтр и его ученики, которые временами вели себя хуже террористов.
Уничтожение академии повлекло за собой разграбление художественных ценностей – гобеленов, бронзы, бюстов, барельефов, – которые Давид не считал нужным защищать. Это выглядело тем более абсурдно, что Луи Давид собирался занять пост директора музея, который Конвент намеревался открыть в Лувре.
К тому времени, когда Лаура решилась поехать к художнику, Давид остался практически единственным хозяином знаменитых галерей Лувра. Ему не удалось избавиться лишь от Юбера Робера, весельчака и бонвивана, презиравшего все указы нового правительства. Он отказывался заседать в каком-либо комитете и так и не согласился принести Коммуне свой диплом королевского художника, чтобы прилюдно сжечь его. К тому же его картины с изображением римских и греческих руин по-прежнему имели успех, он был богат и до нового приказа оставался на посту хранителя музея. Однако Давид был уверен, что это продлится недолго. Потирая руки, он наблюдал за вольной жизнью Робера и подмечал каждое его неосторожное слово.
Оставался еще старик Фрагонар, который уехал было, но вернулся, потому что он не мог жить вдали от Парижа. Давид защищал его по старой дружбе, а главное – потому, что кокетливая живопись Фрагонара оказалась теперь не в моде...
В Лувре Лаура легко нашла квартиру художника – он занимал самые роскошные залы на втором этаже. Подойдя к двери и сверившись с номером, она собиралась уже было постучать, как вдруг дверь распахнулась. Лаура едва успела отскочить в сторону, и на галерею выбежала молодая женщина в черном шелковом платье с бледно-голубым поясом. Ее туалет был в беспорядке, а на лице застыло выражение ужаса. Огромные темные глаза встретились с глазами Лауры, и молодая женщина прочла в них мольбу о помощи.
– Сударыня... – начала было она.
Но тут же из глубины комнат раздался разъяренный голос:
– Убирайся! И чтоб я тебя больше никогда не видел, слышишь? Никогда в жизни! Неблагодарная тварь, ты еще об этом пожалеешь!
Незнакомка с криком бросилась бежать по галерее, а на пороге появился кипящий от гнева Давид в расстегнутой на груди рубашке. Его вид был настолько страшен, что Лаура едва не последовала примеру молодой женщины, но художник уже заметил ее.
– Мисс Адамс! – воскликнул он, тщетно пытаясь отдышаться. – Какая неожиданность!