Кровавая жертва Молоху
Шрифт:
Патрик понимает, что это значит. Они подняли зверя. Выгнали его из-под коряги. Когда они ощущают острый запах медвежьего лежбища, то обычно начинают отрывисто лаять.
Через двадцать минут до него снова доносится лай собак. На этот раз в этих звуках остервенелость и радость скорой расправы – догнали зверя. Патрик бросает взгляд на навигатор. До них полтора километра. Гончий лай. Они начали преследование. Надо идти вперед. Пока спешить незачем. В душе он надеется, что молодая сучка не подойдет слишком близко. Она слишком импульсивна. Вторая работает
Через полчаса Патрик понимает, что собаки и преследуемый ими зверь остановились.
Конечно же, в самой чаще. Одни ветки, и никакой видимости. Он продолжает идти, до цели не больше двухсот метров.
Ветер сбоку. Это ничего. Медведь не должен его учуять. Охотник снимает ружье с предохранителя. Идет вперед. Сердце колотится.
«Ничего, – думает Патрик. – Немного адреналина не помешает».
Осталось пятьдесят метров. Он щурится, вглядываясь в заросли, откуда доносится лай. На собаках жилеты, с одной стороны, неоново-зеленые, с другой – неоново-оранжевые: так их легко заметить в самой гуще леса, а когда дойдет до дела, он с легкостью поймет, куда смотрит собака.
В этот момент среди деревьев мелькает что-то оранжевое. Какая из его любимиц? Сейчас не разобрать. Обычно загнанный зверь должен находиться между собаками. Патрик вглядывается, щурится, как можно тише отходит в сторону, готовясь в любую минуту выстрелить, перезарядить, выстрелить снова.
Ветер меняет направление. Тут Патрик замечает вторую собаку. Они стоят метрах в десяти друг от друга. Где-то там, посредине, должен быть медведь, хотя охотник его пока не видит. Нужно подойти ближе. Однако теперь ветер дует ему в спину. Плоховато дело. Человек поднимает ружье.
С расстояния в десять метров он видит медведя. Стрелять невозможно. Между ними слишком много деревьев и зарослей. Внезапно зверь поднимается на лапы, учуяв запах человека, и кидается вперед. Все происходит мгновенно. Патрик не успевает и глазом моргнуть, как расстояние между ними сокращается наполовину. Только ветки трещат под лапами у разъяренного зверя.
Патрик стреляет. Первый выстрел заставляет медведя чуть отклониться в сторону. Но он продолжает бежать. Второй выстрел – прямо в цель. В трех метрах от охотника медведь падает замертво.
Собаки немедленно кидаются на зверя. Треплют его за уши. Кусают шкуру. Патрик не мешает им. Это их награда.
Сердце стучит, как открытая дверь в штормовую погоду. Патрик переводит дух, произнося слова одобрения собакам: «Отлично», «Ты моя девочка», «Моя дорогая помощница».
Он вынимает из кармана телефон. Звонит охотникам.
До беды было рукой подать. Он думает о сыне, о своей девушке, но тут же поспешно отгоняет эти мысли. Смотрит на медведя. Большой. Очень крупный. Почти совсем черный.
Охотники оказываются на месте достаточно быстро. На их лицах смешанное выражение уважения и признательности. Они
Приезжает инспектор Губернского совета. Он осматривает место, где был убит медведь, чтобы убедиться, что никто не нарушил запрет на охоту. Затем он берет все необходимые образцы на анализ, пока мужики тихонько переводят дух. Он отрезает пучок шерсти, кусок шкуры, яички, ножом выковыривает зуб для определения возраста.
Затем этим же ножом он разрезает медведю живот.
– Посмотрим, что наш мишка кушал?
Патрик Мякитало привязал своих собак к дереву. Они то и дело поскуливают и тянут веревки. Это их добыча.
От содержимого желудка поднимается пар. Запах невыносимый.
Некоторые из мужчин невольно делают шаг назад. Они знают, что там. Останки собаки Самуэля Юханссона. Об этом известно и инспектору.
– Так-так, – говорит он. – Ягоды и мясо. Шкура и кожа.
Он ковыряет в полупереваренной массе палочкой. Уголки его рта неожиданно опускаются в удивленной гримасе.
– Но ведь это, черт побери, не…
Он умолкает. Вынимает несколько кусков кости правой рукой, на которую надета силиконовая перчатка.
– Проклятье, что же он такое сожрал? – бормочет он, ковыряя палочкой.
Мужчины подходят ближе. Чешут затылки так, что кепки съезжают на лоб. Кто-то вынимает очки.
Инспектор рывком выпрямляется. Поспешно пятится. Двумя пальцами он держит кусок кости.
– Знаете, что это такое? – спрашивает он.
Лицо у него посерело. От его взгляда у остальных мурашки бегут по коже. Лес замер. Ни ветерка. Ни птичьего крика. Словно вся природа молчит, храня тайну.
– Бьюсь об заклад – это не собачьи кости.
23 октября, воскресенье
Осенняя река по-прежнему говорила с ней о смерти. Но уже по-другому. Раньше река была черной. Она говорила: «Ты можешь все прервать. Ты можешь выбежать на тонкий лед – так далеко, как успеешь, пока он не проломится под тобой». Теперь река говорила ей: «Ты, моя девочка, всего лишь краткий миг». Это звучало как утешение.
Районный прокурор Ребекка Мартинссон мирно спала в самые глухие часы ночи. Она больше не просыпалась от тоски, давившей и рвавшей ее изнутри. Никаких наплывов потливости, никакого учащенного сердцебиения.
Ей не случалось больше стоять в туалете и смотреть в черные зрачки, желая отрезать себе волосы или что-нибудь поджечь, лучше всего – саму себя.
«Все хорошо», – говорила она. Самой себе и реке, а иногда и кому-то другому, кто осмеливался спросить.
Все хорошо. Справляться с работой. Убираться в своем доме. Не мучиться от бесконечной сухости во рту и сыпи на коже от лекарств. Спать по ночам.
Иногда она даже смеялась. А река текла себе, как за многие поколения до нее, и как будет течь, когда от нее не останется ни следа.