Кровавое дело
Шрифт:
— Что же?
— Прежде всего, я должен сказать, что у меня в конторе хранится завещание, сделанное самим Жаком Бернье.
— Завещание, черновик которого составляли вы, не так ли?
Анджело и Сесиль подняли головы.
— Да, сударь, обсудив предварительно его содержание с Жаком Бернье.
— По этому завещанию он оставляет треть своего состояния незаконной дочери Анжель Бернье, или, вернее, своей внучке, дочери Анжель.
Нотариус не мог воздержаться от восклицания:
— Вы это
— Как видите!
— Но каким же образом?
— Пока не ищите. Дело в том, что черновик, составленный вами, находится у меня.
— В таком случае вам известно и завещание, потому что мой друг при мне переписал его слово в слово. По моим советам Жак вспомнил, хотя и несколько поздно, о дочери, носившей его имя, и о несчастной девушке, чуть не погибшей под колесами поезда.
— Значит, вы посоветовали вашему другу поступить таким образом?
— Я считал своей обязанностью поступить так. Мне думается, что это долг всякого честного человека.
— Вы знаете Анжель Бернье?
— Нет.
— Жак Бернье никогда не виделся со своей незаконной дочерью?
— Он говорил, что видел ее один раз, когда ей было семнадцать лет. Кроме того, кажется, встретил ее и еще один раз после этого.
— Легко можно заключить, что он не особенно любил ее.
— Это правда. Он не любил ее, да, кажется, и не был любим ею. Чтобы заставить его сделать известные вам последние распоряжения, я должен был долго доказывать ему, что бросить незаконную дочь, которая все-таки носит его имя, — большая ошибка, почти преступление, и что он должен исправить эту ошибку, искупить свою вину. Он и уступил моим настояниям.
Вениамин Леройе обратился к Сесиль и проговорил:
— Вы меня не только простите, дитя мое, что я уменьшил вашу долю, но, я надеюсь, даже одобрите мой поступок, не так ли? Вашему отцу нужно было заплатить священный долг, долг чести, а для высокой души честь, конечно, прежде денег.
Нотариус умолк и ожидал ответа, но ответа не последовало. Сесиль осталась нема. Молодая девушка не решалась солгать, одобрив завещание, обиравшее ее в пользу незаконной дочери отца.
— Значит, Анжель Бернье не могла подозревать о существовании завещания, сделанного в ее пользу? Не так ли?
— Конечно, нет. Повторяю: отец и дочь не виделись. Жак знал только, что его дочь живет в Париже. Да и завещание было написано в Дижоне всего за несколько часов до трагической смерти моего бедного друга.
— Подлинный документ, находящийся в вашем распоряжении, остался у вас в конторе?
— Нет, я привез его с собой, чтобы вручить президенту первой инстанции. Последний вскроет его, и так как mademoiselle Сесиль несовершеннолетняя, то она попросит созвать семейный совет, который и даст ей полные права вступить во владение наследством. Во всяком случае, избранный
— Кажется, брак дает полные права совершеннолетия? — спросила Сесиль после нескольких минут колебания.
— Без сомнения, несовершеннолетняя сирота не может выйти замуж без разрешения опекуна, избранного семейным советом.
— Monsieur Леройе, — начал судебный следователь, — вы были другом покойного Жака Бернье и пользовались его полным доверием. Но согласитесь ли вы, в память вашего друга, принять на себя опеку?
— Я был бы очень рад, но, к несчастью, это никак невозможно.
— Но почему же?
— Опекун обязан постоянно присутствовать здесь, а контора не позволяет мне отлучиться из Дижона. Моя должность провинциального нотариуса положительно несовместима со званием и обязанностями опекуна, когда опекаемая живет в Париже. Тем не менее я прошу mademoiselle Бернье быть уверенной, что мои советы и моя преданность всецело принадлежат ей, если только она когда-либо будет нуждаться в них.
— Благодарю за добрые намерения, — ответила Сесиль ледяным тоном.
— Доводы господина Леройе вполне основательны, — продолжал между тем следователь, — и я вполне понимаю и одобряю их. Тем не менее в интересах сироты нам необходимо действовать как можно скорее. Вот теперь-то я и обращаюсь к вам, дорогой доктор. Вы оказали mademoiselle Бернье неизмеримо важную услугу, вы были так тронуты ее горем, так быстро и решительно пришли ей на помощь, дав спокойное убежище, что я не сомневаюсь в вашей готовности оказывать ей еще и дальнейшие услуги. Согласитесь принять участие в семейном совете и возьмите на себя обязанности опекуна.
— Я?! — воскликнул Пароли, сильно изумленный и очень смущенный.
— О, сударь, прошу вас, не отказывайтесь! — стремительно воскликнула Сесиль, умоляющим жестом протягивая к нему руки.
— Но…
— Пожалуйста, пожалуйста, не возражайте! Прошу вас, согласитесь на мою просьбу!
— Я не могу ни в чем отказать вам, и, раз вы, по-видимому, так сильно желаете этого, я согласен!
— Благодарю, благодарю всей душой!
Вдруг господин де Жеврэ ударил себя по лбу.
— Поздно вспомнил, — сказал он. — Мне кажется, что пред нами непреодолимое препятствие.
— Какое? — боязливо спросила Сесиль.
— Вас зовут Анджело Пароли, дорогой доктор. Ведь это имя и фамилия чисто итальянские. Вы не француз?
На этот раз Анджело ни минуты не колебался перед ложью, которая была бы так полезна его интересам, и ответил:
— Верно. Отец мой был итальянского происхождения, но он принял французское подданство.
— Тогда препятствий не существует. Monsieur Леройе, сколько времени вы можете пробыть в Париже?