Кровавое евангелие

Роллинс Джеймс

— Вы говорите что-то не то, — сказал Джордан, прерывая его мысли. — Эрин проделала всю тяжелую работу, связанную с этим делом. А Батория мертва. Если Книга настолько ценна и необходима, то почему с ней связана столь трудно разрешимая задача?

— Этот Воитель не лишен разума, — многозначительно изрек Елеазар. — Возможно, он говорит правду. Пророчество часто бывает похожим на меч, с обеих сторон которого расположены лезвия, и эти лезвия рубят всякого, кто пытается разъяснить смысл пророчества.

Эрин выглядела неубежденной.

Елеазар,

наклонив голову, пристально посмотрел на Руна. Тот понял, что не все еще потеряно.

— У меня есть другой вопрос, который я хотел бы обсудить с падре Корцей, — сказал Елеазар, обращаясь к остальным присутствующим. — Не могли бы мы поговорить наедине?

— Разумеется, — согласилась Эрин, и они с Джорданом отошли.

Когда эта пара скрылась из глаз, Елеазар заговорил снова, но теперь шепотом:

— Ты должен отказаться от этой женщины, Рун. Я видел твое сердце, но из этого ничего не выйдет.

Рун слышал правду в этих словах, они пронизывали его до самых костей.

— Так я и сделаю.

Елеазар смотрел на Руна пристальным и тяжелым взглядом, который как будто снимал с его тела плоть и обнажал его кости. Возникшее при этом чувство не успело воздействовать на Корцу, поскольку Елеазар сразу спросил о другом:

— Может быть, существует другая линия Женщин, умудренных Знанием?

Рун наклонил голову, пряча глаза от этого проницательного взгляда. Он знал, в чем суть этого вопроса. Он должен признать все свои грехи, раскрыть все свои тайны, а иначе мир может пропасть.

Его глаза, смотревшие на Елеазара, были полны слез.

— Ты просишь слишком многого.

— Это необходимо сделать, сын мой. — В голосе Елеазара ясно слышалась жалость. — Мы не можем вечно прятаться от своего прошлого.

Рун знал, что сам Елеазар отрешился от очень многого ради этого мира, — и знал также, что сейчас мысленный взор Елеазара обращен в его прошлое.

Рун сунул руку в глубокий карман своей сутаны и вытащил из него куклу, которую подобрал в усыпальнице в Масаде. Кукла, сшитая из кожи, затвердевшей от времени, была изорвана и изношена донельзя, одного глаза не хватало. Он положил этот маленький, но причиняющий сильную боль предмет на открытую ладонь старца.

Елеазар прожил уже столько времени, что больше походил на статую, чем на любого из отшельников, — в малоподвижных чертах его лица и в фигуре преобладала твердость, более свойственная мрамору, чем плоти. Но теперь эти каменные пальцы дрожали, едва осмелившись коснуться маленькой потрепанной игрушки. Не рассматривая и не ощупывая ее, Елеазар поднес ее к груди и плотно прижал к ней, словно это был ребенок, которого он горестно оплакивал.

— Она страдала? — спросил он.

Рун думал сейчас о том маленьком тельце, висевшем на стене в Масаде, пригвожденном к ней серебряными арбалетными стрелами, которые, должно быть, жгли ее до последнего вдоха.

— Она умерла, служа Христу. Душа ее покоится в мире.

Потом

Рун встал и ушел от Воскресшего. Ушел один, унося с собой свою печаль.

Уходя, он заметил блеск в мраморной щели.

Елеазар склонил голову.

Горестная слеза упала на испачканное кукольное личико и растеклась по нему.

Глава 66

29 октября, 06 часов 15 минут

по центральноевропейскому времени

Святилище под базиликой Святого Петра, Италия

Рун, зажав в руке молот, бежал со всех ног во тьме. Минуло уже много веков с того времени, когда его ноги последний раз ступали по этому темному, как ночь, туннелю, но сейчас путь расстилался перед ним, как если бы его тело всегда знало, что снова очутится здесь.

Он опустился глубже отметки, на которой располагался храм отшельников, на такую глубину отваживались опускаться немногие. Здесь он когда-то спрятал свою величайшую тайну. Корца обманул Бернарда; он нарушил данные им обеты; он раскаялся в этом, но всего этого оказалось недостаточно.

И вот теперь его грех оказался тем, что, возможно, спасет его.

Рун остановился перед безликой стеной, провел по ней рукой, но не почувствовал никаких стыков. Четыре столетия назад он заделал все тщательно.

Подняв молот над головой, Рун ударил им по стене. Камень загудел от такого удара. И поддался. Совсем чуть-чуть, но все-таки поддался.

Корца бил и бил, снова и снова. Каменные блоки крошились и крошились — пока наконец не появилось небольшое окошечко. Он едва мог бы пролезть через него, но этого ему было достаточно.

Корца пролез через этот каменный лаз, не обращая внимания на то, как сильно царапают его кожу острые края камней. Ему надо было попасть в темную комнату за этой стеной.

Попав в нее, он зажег свечу, предусмотрительно взятую с собой. Запах меда и пчелиного воска поплыл по комнате, забивая запахи камня, застоя и разложения.

Бледно-желтое пламя отражалось от полированной поверхности черного мраморного гроба.

Приоткрыв крышку, Рун опустил ее на грубые камни пола.

Запах священного вина поплыл по воздуху. Влажная черная поверхность, казалось, поглощала свет.

Перед тем как достать то, что было в гробу, Рун, сложив ладонь и зачерпнув ею вина, выпил его. Ему потребуется каждая капля этого святого, дающего силу напитка, для того чтобы выполнить намеченную задачу. Но перед тем, как приложить силы, он, как обычно, вспомнил об епитимии.

Рун шел в Рим. Недели беспрерывных дневных и ночных переходов по холодным и темным горным тропам вконец разбили его башмаки, а затем и ноги. Когда он не мог идти дальше, то отыскивал убежища в отдаленных горных церквях, подкреплялся глотком вина, после чего снова выходил во враждебный к нему мир.