Кровавые девы
Шрифт:
«Немецкий врач, чьи штудии слишком живо напомнили мне ваш рассказ», — написала леди Ирэн.
Эшер вдруг осознал, что Исидро молчит, словно имя было произнесено не мысленно, а вслух. Не отрывая взгляда от проносившейся мимо улицы, вампир сказал:
— Глупо было бы думать, что леди Итон не ощутила бы моего присутствия и не постаралась бы связаться со мной, будь она в состоянии так сделать. Этот полицейский, с которым вы говорили — кстати, ваш акцент вполне удался — сказал, что нашли пепел и женскую туфельку.
— Осенью, — быстро вставил Эшер. — Ваша подруга писала вам в феврале.
Исидро
— Что ж, в таком случае, чья она? Голенищев не упоминал о потерях в своем гнезде.
— И это точно был не наш прогермански настроенный немертвый. Возможно, Голенищев врал? Или же девушка была птенцом князя Даргомыжского, о котором они говорили?
— Тогда прошлой ночью, в самый разгар кровавой драмы, Голенищев наверняка напомнил бы об этом трем своим мятежникам. И хотя те, кто охотится в ночи, не доверяют своим собратьям, мало кому из нас доводилось слышать о вампире, убившем другого вампира или подстроившем его смерть.
— Леди Итон написала бы вам, если бы один из петербургских вампиров попал в беду? Или о бунте в петербургском гнезде?
Окажись на месте испанца кто-нибудь другой, вместо легкого наклона головы были бы резко поднятые брови, сочащаяся сарказмом усмешка или — в случае старого немощного директора Нового Колледжа — вскинутая рука и недоверчивое «Эшер, друг мой!».
— Ее мало заботили остальные вампиры Петербурга, — сказал Исидро, когда под ними замелькал изломанный лед Мойки, залитый светом фонарей. — Ни разу в своих письмах она не упомянула ни одного из птенцов Голенищева. А в письме, которое она написала мне вскоре после убийства деда нынешнего царя, не было ни слова об этом событии; о беспорядках же, вспыхнувших здесь шесть лет назад, она упомянула лишь вскользь, поскольку они затруднили охоту.
Он едва заметно нахмурился — словно легчайшая тень на мгновение коснулась покрытого шрамами лба, — и Эшер тотчас же вспомнил арфу с заржавевшими струнами и давно ссохшуюся кожу переплетов в полной математических и иных научных трудов библиотеке, содержимое которой последний раз пополнялось чуть менее ста лет назад.
— Что же касается предателя из числа немертвых, а также того, лжет ли нам Голенищев по каким-то своим соображениям и имеет ли отношение раскол в петербургском гнезде к той встрече, свидетельницей которой стала Ирэн, то за ответами нам, как я подозреваю, придется отправиться в Москву, чтобы расспросить обитающих там вампиров. Сможете ли вы выехать завтра вечером — вечером наступающего дня? Поезд отходит в полночь с Варшавского вокзала.
И прибудет на место — Эшер мысленно проделал несложное вычисление — в два пополудни следующего дня.
— Договорились, — спорить с вампиром, уже принявшим решение, не имело смысла. — Что-нибудь еще? Что мне нужно знать об этой поездке? — шею и запястья Эшера под защитными серебряными цепочками пересекали шрамы, полученные во время его первого путешествия с Исидро в Париж.
— Чем меньше вы знаете, тем лучше.
Экипаж со скрипом остановился у привратницкой «Императрицы Екатерины»; Эшер
— Вампиры обладают сверхъестественным чутьем, позволяющим узнать, что кто-то из смертных напал на их след. Думаю, сразу после того, как вы завезете мои чемоданы в снятые мною апартаменты, вам лучше всего будет отправиться в ваши комнаты и оставаться там.
— Согласен, — ответил Эшер. — А хозяин Москвы говорит по-французски?
Исидро слегка сузил глаза — он наверняка что-то слышал о хозяине Москвы, — но вечер в обществе петербургских вампиров и еще один, проведенный среди лучших представителей Теософского сообщества и их прихлебателей, очевидно, заставили его поверить, что большинство русских говорят по-французски… Что было далеко от истины, как прекрасно понимал Эшер. Петербуржцы высших классов порою говорили на французском лучше, чем на русском. Но Москва — не Петербург. Эшер с тоской подумал, что ее хозяин вполне может оказаться длиннобородым боярином, мимо которого прошли все реформы Петра Великого. Для такого французский будет всего лишь языком разгромленных наполеоновских войск.
— Я останусь с вами, — сказал Эшер, — и буду надеяться, что если вам все же понадобятся мои услуги в качестве переводчика, вы защитите меня от возможных последствий.
Во имя короля и отечества? Чтобы спастись от медленно наползающего газа и падающих бомб, которые вот уже десять лет преследуют его в ночных кошмарах?
Или ради друга, который написал исчезнувшей женщине «…во имя любви, которую я к вам питаю»?
— Я сделаю все, что в моих силах, — в голосе Исидро не было привычной легкой иронии, — чтобы уберечь вас от опасности. Я благодарен вам, — добавил он, словно преодолев нерешительность, — за помощь в этом деле. Леди Ирэн…
Позже Эшер подумал, что вампир собирался сказать ему, почему он проделал весь этот путь в тысячу миль и добрался чуть ли не до Полярного круга… что он почти готов был признаться, насколько мало его заботили правительства с их попытками привлечь себе на службу вампиров. Но вместо слов пришло уже знакомое слепое забытье, от которого Эшер очнулся через минуту… или две… или пять… и понял, что в одиночестве стоит на выложенной плиткой дорожке перед великолепными бронзовыми дверьми «Императрицы Екатерины», а Исидро и след простыл.
Поднимаясь по ступеням к площадке, на которой у открытой двери его ждал дворник (наверняка отметивший, когда вернулся Жюль Пламмер, чтобы позже доложить в Тайную полицию), Эшер подумал, верит ли Исидро, выросший в Толедо в разгар Контрреформации, в ад.
* * *
— Время от времени читаешь о чем-то таком, — Эшер по привычке отметил, что господин Зданевский говорил не с тем идеальным парижским выговором, который свидетельствует о французских гувернантках и дорогом заграничном образовании, но со старательностью школьника, подкрепленной долгими годами общения с гостившими в столице России иностранцами. В его речи смешались все возможные интонации — итальянские, немецкие, английские, американские. Эшеру хотелось усадить полицейского и записать его произношение.