Кровавые девы
Шрифт:
Коридоры солидного кирпичного здания напротив Петропавловской крепости были такими же, как и в 1894 году. Они все так же воняли табачным дымом и потом, за которыми чувствовался запашок плесени. В и без того узких проходах стояли дешевые сосновые столы, а на них высились многолетние залежи всевозможных документов, порожденных российской бюрократией: формуляры, отчеты, разрешения, запросы на разрешение, запросы о дополнительной информации, необходимой для выдачи разрешения… Когда Эшера в прошлый раз проводили по этим помещениям, отношения между империями его королевы и русского
Интересно, Зданевский тогда уже работал в отделении? Эшер его не помнил, но на всякий случай подпустил в речь развязности и стал еще больше растягивать слова.
— Ну, лично я всегда считал, что есть много такого, чего нам и не снилось, как сказал Гамлет, — он затянулся подчеркнуто американской и страшно вонючей сигарой. — Такого, что невозможно объяснить. По большей части все эти истории яйца выеденного не стоят, тут спорить не буду. Та парижанка, о которой все они болтают, в тысяча семьсот каком-то там году… Может, муж вымочил ее в джине, а потом поднес спичку. И все-таки… — он покачал головой. — Не знаю. Просто не знаю.
— А этот Орлов…
— Или как там его звали.
— Верно. Он говорил, что его родственница..?
— Его сестра, — мрачно кивнул Эшер. — Он рассказывал моей… у нас тогда зашел разговор о подобных вещах, и кое-кто начал насмехаться над ними, а он сказал, что такое и в самом деле может случиться, потому что уже случалось. Выходило так, что его сестра загорелась ни с того ни с сего, когда рядом не было огня и вообще ничего, что могло бы гореть, и она точно не была пьяницей, как кое-кто из этих бедолаг. Огонь был таким сильным, что даже кости сгорели, так он сказал. Он… он был испуган, чертовски испуган. Такое не скроешь. Я сам побывал в разных местах и знаю, сколько топлива нужно, чтобы дотла сжечь тело взрослой женщины.
— А он не говорил, — поинтересовался Зданевский, искоса поглядывая на Эшера сквозь толстые стекла очков, — не совершала ли его сестра каких-нибудь… необычных поступков незадолго до своей гибели?
— Вылила себе на голову бутылку водки, вы это имеете в виду? — если бы он мог, он бы заставил свое сердце биться медленней: казалось, что полицейский слышит его стук. Необычные действия?
Они свернули за угол и прошли сквозь узкую дверь. У Эшера волосы на затылке встали дыбом, когда он ощутил запах низкого коридора, стены которого, едва освещаемые газовыми лампами, словно источали страх. Коридор заканчивался ступенями, по которым его тогда протащили… Но Зданевский почти сразу же остановился и открыл дверь в небольшой кабинет.
— Ни в коем случае, — комнату наполняли забитые коробками стеллажи. Зданевский чуть опустил газовую лампу над стоявшим в центре столом с покрытой пятнами и царапинами столешницей — последствия небрежности и неаккуратности, так часто встречающиеся в кабинетах русских полицейских, — и взял с полки высокую жестяную коробку. —
Эшер положил сигару на край стола:
— Вот уж этого не знаю. Он только один раз заговорил об этом, к тому же был слегка навеселе… да и, как я сказал, он может быть вовсе не Орловым. По его словам, они редко виделись.
— Редко? Или вообще никогда?
Эшер придал лицу выражение легкого замешательства:
— Знаете, если он что-то такое и говорил, я этого не помню. С тех пор прошло почти шесть месяцев. Он сказал, что они не виделись, но значило ли это, что он был в отлучке, или она куда-то делась, или они просто не общались…
— Сколько лет было девушке?
Эшер еще раз покачал головой.
— Когда она загорелась, он находился с ней в одном доме… в одном здании?
Эшер задумался, притворившись, что пытается восстановить в памяти разговор, но на самом деле прикидывая, какой ответ покажется самым убедительным. Наконец он сказал:
— Очень похоже на то. Я понял его именно так, но что именно навело меня на эту мысль, уже не помню. А почему вы спрашиваете, сэр?
Зданевский открыл коробку. Под крышкой оказалось примерно кварта серого пепла, смешанного с белыми частицами, в которых Эшер опознал зубы и кусочки костей. Поверх лежал маленький сверток из промасленной ткани, из-под которой выглядывала пара коричневых туфелек на низком каблуке.
— Начиная с середины зимы 1908 года, в трущобах к северу от реки — так называемая Выборгская сторона — исчезло семнадцать молодых мужчин и женщин. Семнадцать, — из кармана полицейский извлек лупу и пинцет, протянул их Эшеру и наклонил лампу так, чтобы свет падал на содержимое коробки. — В одной из самых отвратительных трущоб Петербурга. Люди там исчезают постоянно. Они замерзают, голодают, напиваются и падают в реку…
Задумчивый взгляд холодных светлых глаз остановился на лице Эшера.
— Это же фабричный район, верно? — Эшер нахмурился, словно припоминая ранее услышанное название.
— Один из многих. Заводы, бараки… лачуги, подобных которым не встретишь и в китайской деревне, — в ровном, спокойном голосе мужчины вдруг прорезались пугающе гневные нотки. — И они еще удивляются, почему там начинаются беспорядки и мятежи, почему половина петербургских смутьянов выходит именно оттуда…
Он сжал губы, словно желая удержать неосторожные слова и вернуть их туда, где до них не доберется начальство.
С прежней бесцветной сдержанностью он продолжил:
— Но все исчезнувшие были очень молоды — тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет. Часть мальчишек — в основном ни на что не годные хулиганы — числилась на оружейных фабриках, другие были вполне порядочными ребятами, они горбатились на канатных заводах и относили получку своим матушкам. Две девицы подрабатывали проституцией, прочие занимались в основном тем, что присматривали за младшими братьями и сестрами да шили по ночам, чтобы выручить пару копеек.