Кровавые сны
Шрифт:
Кунц отвернулся от реки. Поднял взгляд к ближайшему из девяти бастионов Антверпена, на котором еще можно было различить желто-красные знамена империи с косым бургундским крестом и черным, расправившим крылья, орлом.
— В обители целестинцев нас ждет трапеза, — сказал инквизитор. — Давайте возвращаться. Маноло! — позвал переминавшегося с ноги на ногу в стороне фамильяра. Тот приблизился. — В караулке у ворот города возьми факелы. И поспеши, а то что-то я замерз. — Инквизитор проводил взглядом рысящего к городским воротам баска, повернулся к оборотню, скривил свой тонкий
— Как вам будет угодно, святой отец, — Иоханн действительно стал прямо и, вроде бы, нос его немного укоротился, хотя в неверном свете сумерек отец Бертрам не поручился бы, что ему не померещилось.
— Версия насчет того, что тварей увезли по реке, никому не кажется правдоподобной? — поинтересовался он.
— Я склоняюсь к правоте нашего нового слуги, — Кунц небрежно кивнул в сторону оборотня. — Эти то ли львы, то ли леопарды, то ли тигры, нашли укрытие в Антверпене. Вопрос, волнующий меня: каким образом они проникли туда впервые? Если у них там давнее логово, а, судя по тому, что следы идут ровной цепочкой, твари уверенны в своем маршруте, то почему до сего дня не было сведений ни о едином нападении на человека, ни даже на домашнюю скотину?
— Неужели, святой отец, со времени уничтожения моих родичей кровь более не лилась во Фландрии и Брабанте? — не удержался от горького сарказма Иоханн. — Никого не прирезали, не вздернули, не сожгли?
Маноло и один из стражников с зажженными факелами уже показались в нескольких десятках туазов, инквизиторы и оборотень, не дожидаясь, пока они приблизятся, двинулись туда, где в снежной темноте едва различима была кирпичная монастырская ограда.
— Ты не самое глупое творение, Иоханн, — сказал Кунц Гакке, — но все-таки ты творение врага рода человеческого, потому что не способен понять глубину замысла, воплощаемого нами. Не способен поверить в очищение, искупление и вечную жизнь на небесах.
Грубое лицо инквизитора вдруг расплылось в какой-то детской наивной улыбке, он на миг вспомнил снежный рождественский вечер в Германии своего детства, может быть, один из немногих, когда он сытым засыпал с такой же улыбкой на лице в доминиканском дормитории. Маленький Кунц тогда умел смеяться совсем по-другому, чем делал это сейчас. Он слепил большую снежку и бросил ее в спину Маноло. Баск недоуменно обернулся, потом в свою очередь нагнулся и запустил в инквизитора целую снежную бомбу — в горах его родины дети зимами игрались точно так же.
Отец Бертрам, присоединившийся к игре, перестал обращать внимание на оборотня и не видел, как тот отступил в тень, и в широком горле его клокочет звериная ненависть.
— Что с тобой происходит, Феликс? — Амброзия ван Бролин с удивлением и возмущением, упершись кулаками в бока, наблюдала за сыном, который стоял перед дорогим венецианским зеркалом и поправлял манжеты надетой на нем бархатной курточки.
— Прости, матушка, — равнодушно сказал сын. — Я вынужден был проучить мерзавца, и пусть скажет спасибо, что он еще легко отделался.
— Он
— Но я же не выпустил, — холодно сказал Феликс. — А он даже не поблагодарил меня за милость, побежал жаловаться к мейстеру Вердонку.
— Ты оказал ему милость? Подвесив над лестничным пролетом? — ярость Амброзии нарастала. — Ты вправе распоряжаться дарованной Всевышним жизнью человека? Ты кем себя вообразил?
В дверь раздался робкий стук. На пороге комнаты Феликса стоял маленький Габри, сын новгородского купца Симона, живший теперь вместе с ван Бролинами и посещавший ту же латинскую школу, что и Феликс.
— Простите меня, госпожа Амброзия, — сказал семилетний мальчик, — но Феликс заступался за меня. Накажите не его, а меня, послужившего причиной этому прискорбному происшествию.
— Младший де ла Порт, сын того поганого Йоханна-глиппера, который ведает налогами и заседает в Кровавом совете. — Вздохнул Феликс. — Неужели, матушка, такой негодяй заслуживает твоего сочувствия?
— А ты считаешь, что будет справедливым наказать сына за грехи его отца, которых ты вдобавок не можешь доказать?
Феликс, наконец-то удовлетворенный своим видом в зеркале, отошел к столу, на котором лежали его латинские книги и учебники по арифметике, выдвинул стул с высокой спинкой и развернул его к матери.
— Присаживайся, матушка, — сказал Феликс, галантным жестом указывая на стул, — в ногах правды нет. А ты, Габри, сходи-ка вниз, к слугам, пусть нальют нам с тобой молока. Возможно, ты еще не слышал, но в наших краях говорят, что каждая селедка висит на собственных жабрах, имея в виду, что каждый сам отвечает за свои поступки. Иди, друг.
Когда Габриэль закрыл за собой дверь, а вдова ван Бролин так и не заняла предлагаемого ей места на стуле, Феликс пожал плечами и уселся на него сам.
— Ты хоть представляешь, где ты живешь? — с досадой произнесла Амброзия. — Сколько опасностей нас окружает? Как дешева нынче жизнь?
— Уж не благодаря ли тому Кровавому совету, чьих родственников ты так благородно выгораживаешь?
— Замолкни, наконец! — Амброзия коротко хлестнула сына ладонью по губам. — Сил нет выдерживать твою глупость и самонадеянность. Ты меня пугаешь. Ты ведешь себя нарочно таким образом, чтобы привлекать к нам ненужное внимание? Дерешься, унижаешь других ребят, совершенно не стараешься в учебе, только заставляешь меня покупать новые наряды из бархата, с золотым шитьем и кружевами, да крутишься в них перед зеркалом, будто ты девочка!
Поскольку обиженный Феликс хранил молчание, его мать продолжала:
— Нашими врагами может оказаться каждый: сосед, слуга, посетитель кофейни, случайный прохожий на улице. Кроме Кровавого Совета, шпионы есть и у Святой Инквизиции, и у командира испанского гарнизона Антверпена. Возможно, мы вчера наследили на этом проклятом снегу и привлекли чье-то внимание. А сегодня приехал с вестями Фредрик…
— «Эразмус» вернулся? — Феликс мгновенно забыл о том, что мать нанесла ему обиду. — Что же ты молчишь? Почему я его не видел?