Кровавые сны
Шрифт:
Каждая индивидуальная доска рассказывала обычную историю жизни.
Прогулка. Поход в магазины. Получение почты. Поход в церковь. Остановка на тротуаре, чтобы поговорить с другом. Прогулка с собакой. Поцелуй с мужем. Работа в саду.
— Это — ваши жизни, — пробормотал он, и тихо засмеялся.
Такие обычные, унылые, маленькие жизни, которые они ведут.
До тех пор пока он не изменил их, конечно.
Первая Беки. Затем Карен. После Ширли. Все изъяты из своих легких жизней и изменены.
Он знал, что они не были настоящими
Он ведь не был сумасшедшим.
Они попадали в его руки кем-то другим, кем-то скучным и неинтересным. Кем-то, кого мир не заметил бы, если бы не его работа. Они были Никем.
Он сделал их Кем-то.
Он сделал их Одри.
Стоя перед первой доской, он протянул руку и дотронулся до одной из двух центральных фотографий, восемь на десять, сделанные им самим — своего рода архив всех его приготовлений.
Беки, как Одри. Обнаженная на его столе, ее темные волосы блестят, карие глаза смотрят в объектив камеры, ведь это он повернул ее голову так, до того, как сделать фотографию.
Карие глаза наполнены ужасом.
Он наслаждался этим, энергия пробуждалась в нем, его тело пошевелилось, твердея. Он расстегнул штаны и освободил себя, но продолжал смотреть на фотографии.
Другое центральное изображение — финальный снимок Беки как Одри — было сделано, когда он закончил свою работу. Он легко дотронулся до снимка, его указательный палец медленно поглаживал ее изображение. Все открыто лежало на его столе — удаленные груди, половые органы и ее туловище, разрезанное от горла до промежности, ее вытащенные органы блестели под холодным люминесцентным освещением.
Ее глаза были закрыты для последнего снимка.
Он всегда закрывал их для этого, потому что хоть и наслаждался умирающими глазами, мертвые глаза беспокоили его.
Преследовали его или будут преследовать, если он позволит им. Но он не верил в привидения. Не верил в жизнь после смерти. Поэтому он работал так усердно, чтобы жизнь подходила ему, потому что каждый момент, каждая секунда должна иметь значение.
Он погладил фотографию еще минуту, чувствуя, как твердеет еще сильнее, затем двинулся по направлению к своей второй трофейной доске.
Карен как Одри. Та же поза, те же наполненные ужасом карие глаза, которые смотрят в объектив. И то же растущее чувство энергии внутри, чувство, что он может сделать все что угодно, согнуть любого своей волей.
Любого.
У него перехватило дыхание из-за силы знания, уверенности в собственной несокрушимости. Он был настолько тверд, что даже чувствовал боль, но испытывал самоконтроль, касаясь лишь своего архива, но не себя.
Он прикоснулся к каждой из центральных фотографий, гладил их, наслаждался ими. Пульсация его силы распространилась по всему телу, отдавалась в ушах, и он мог слышать, как сейчас убыстряется дыхание, но это не отдышка. Его зрение начинало смазываться, но он заставил себя перейти к третьей доске.
Ширли как Одри.
Ее трансформация была пока
— Почти идеальна, — прошептал он.
Он сделал шаг назад, но затем наклонился вперед и положил руки на обратную сторону доски, его взгляд был направлен на центральные фото, и он отказывался дотрагиваться до себя. Его неподвижные ноги тряслись, бедра желали, нуждались в толчках, в движениях, но он заставил себя остаться абсолютно неподвижным. Его глаза полностью потеряли ясность видения, дыхание отрывисто вырывалось изо рта, но он все равно хранил молчание. Воспоминания о последних моментах Ширли-Одри заставили его твердую плоть пульсировать и сокращаться, и, наконец, опустошить себя в спазмах наслаждения.
Стиснув зубы, он перенес волны освобождения без звука. Не потому что ему так надо было, а потому что он мог это сделать.
Он был Силой, и мог сделать все что угодно.
Так сказано в Пророчестве.
Дани…
— Дани, ты готова… — Марк замолчал на полуслове, и, нахмурившись, посмотрел на нее. — Что такое?
Она заставила себя встать со стула из-за стола для переговоров.
— Ничего. Должно быть, мои мысли были где-то далеко. Пэрис и Джордан уже доложили тебе?
— Да. — Он все еще продолжал хмуриться. — Пока они смогли спокойно без свидетелей поговорить с двумя подругами Карен Норвелл, работающими кассиршами в банке. Одна из них сказала, что помнит какого-то мужчину с камерой прошлым летом, возможно, делающим фотографии Карен, но она не запомнила, как он выглядел. Пэрис сказала, что обе девушки беспокоятся из-за того, что не отнеслись к этому серьезно и не сообщили об этом кому-нибудь. Они, конечно, ощущают за собой вину. Джордан сказал, они очень боятся, что Карен мертва.
— Умно было поговорить с ними дома, а не в банке, — отсутствующим тоном заговорила Дани. — Но ты прекрасно осознаешь, что это новость просочится к понедельнику, не так ли? Даже не просто просочится, а разнесется по округе с огромным размахом.
Он кивнул.
— Нам чертовски повезло, но каждый разговор с очередным жителем уменьшает наши шансы на неразглашение.
— Нам остается делать только то, что мы и делаем. Итак, где Холлис? Разве мы не собирались навестить Преподобного?
— Она в общем рабочем помещении — разговаривает с одним из моих помощников, чьи родственники являются прихожанами церкви. Мы подумали, что немного внутренней информации нам не повредит. Дани, что ты так усердно старалась скрыть в течение всего дня?
Пэрис была права — он с легкостью мог прочитать ее.
— Возможно, это все мое воображение.
— Голос? Опять его голос?
— Будет преувеличением назвать это голосом, по крайней мере, сейчас. Слабый отголосок шепота.