Кровавые жернова
Шрифт:
– Почему вы себя вините?
– А кого еще? Я должен был лететь, а он полетел вместо меня, и его теперь нет. А у Марины, его жены, помутился рассудок, она вдруг впала в детство и думает, будто она официантка.
– Не совсем понял, поясните.
– Ну что же здесь непонятного? Все очень просто. В то время, когда ее муж летел в самолете, мы сидели в придорожном ресторане, в Москву возвращались из аэропорта. Проводи"; ли Сергея и назад. Она тогда еще сказала, что в детстве мечтала стать официанткой… А теперь она никого не узнает. Столы убирает,
Иногда его прорывало, и тогда сразу вырывалось несколько быстрых фраз. – Плохо мне, я ничего не могу понять, что к чему и почему все так стало скверно.
– Наверное, вы ее любите, если так переживаете?
– Наверное, я уже не знаю сам, люблю не люблю.., мне ее жалко. Когда я вижу ее плечи, слышу голос, у меня мурашки бегут по спине.
Но знаете, Андрей Алексеевич, – Полуянов перешел на шепот, он смотрел на Холмогорова, но советник Патриарха чувствовал, что Полуянов его не видит… – несколько месяцев я страдал от ужасной болезни. На спине выскочила какая-то дрянь, кожа зудела, болела – не прикоснуться. Я и к одному врачу, и ко второму, и к третьему. В разные клиники обращался.
Сколько я всяких таблеток съел, не сосчитать.
Ничего не помогло. Тут один местный, вы его видели, знаете, молоко возит, Григорий Грушин.., завел меня к Ястребову…
Холмогоров проследил за рукой Полуянова, тот указывал на дом с тарелкой спутниковой антенны, обнесенный высоченным дощатым забором.
– Я не верил, что мне кто-либо поможет.
Но знаете, когда страдаешь, хватаешься даже за соломинку, готов поверить во все что угодно, лишь бы избавиться от мерзкой непрекращающейся боли Она меня так изводила, что мне даже умереть хотелось.
– Дальше. Говорите, Антон, я слушаю.
– Я того человека до этого ни разу не видел, хотя сам из этой деревни. Удивительный человек…
– Он вам помог? – поинтересовался Холмогоров.
– Вы не поверите, помог. Он меня усыпил, или я сам уснул. Очень смутно все помню, как в густом-густом тумане. Помазал мне спину, а перед этим напоил каким-то лекарством. А через неделю, как он и советовал, я повязку снял, а на спине кожа розовая, как у младенца. Ни ран, ни язв, ни зуда, ни боли – ничего!
– Ну что ж, это хорошо.
– Нет, это плохо! – воскликнул Полуянов.
– Почему же плохо?
– С этого все и началось… Я хотел, чтобы мой друг.., ну, короче, чтобы его не стало… У всякого человека полным-полно желаний, самых разных, и не всегда эти желания хорошие, правда ведь? – с надеждой в голосе спросил Антон. Холмогоров кивнул. – Вот и у меня было желание, чтобы Сергея не стало. Я не желал ему смерти, не хотел, а просто думал, как бы было все хорошо у меня с Мариной, если бы его не было.
В дверь постучала матушка Зинаида. Полуянов смолк. Она поставила поднос с двумя чашками и тут же бесшумно удалилась.
– И вы, Антон, теперь думаете, что это из-за вас погиб друг?
– Ничего я не думаю, просто понять хочу, разобраться.
– Вам
– Очень, – сказал Полуянов и, закрыв ладонями лицо, опустил голову.
Грохоча пустыми бидонами, по деревенской улице ехал грузовик, за рулем, дымя сигаретой, сидел Григорий Грушин. Когда грузовик миновал дом священника, Холмогоров вздрогнул. Он вспомнил безумный взгляд сельского водителя, тускло сверкнувшую, занесенную для удара тяжелую монтировку, вспомнил слезы и слово, которое повторял как заведенный Григорий Грушин: «Наваждение какое-то!».
Полуянов медленно отвел ладони от лица, посмотрел на Холмогорова, тряхнул головой:
– Словно наваждение какое-то со всеми нами – и со мной, и с Мариной, и с Сергеем Красновым.
– Наваждение, говорите? – прошептал советник Патриарха. – Нет, это не наваждение.
Можно материализовать любое желание, но это надо уметь. Желание человека – энергия. И если уметь направить ее… – сам себе сказал Холмогоров, вставая с дивана. – Идемте! – он взял за плечи Полуянова и встряхнул. – Антон! – глядя в глаза, твердо произнес Холмогоров. – Идемте к этому человеку. Там ответ на ваш вопрос. Вы ему что-то рассказывали, когда он вас лечил?
– Да, говорил. Но точно не помню. Думал ли? Говорил ли?
– Вы куда? – спросила попадья, увидев Полуянова и Холмогорова, выходящих во двор.
– К дому мельника, – ответил Полуянов.
Лицо матушки Зинаиды побледнело. Она взяла Илью за плечи, прижала к себе.
– И с мальчиком то же самое случилось.
Картина в голове Холмогорова начинала складываться. Фрагменты, кусочки начинали сходиться друг с другом, создавая картину.
– Вы надолго? – прозвучал вопрос матушки Зинаиды.
– Не знаю, – услышала она от Холмогорова.
В доме зазвонил телефон, и женщина, разжав руки, попросила сына:
– Поди узнай, кто это.
Мальчишка побежал.
Калитка в высоком дощатом заборе оказалась не заперта, и Холмогоров, даже не предупредив хозяина стуком, толкнул ее и переступил доску высокого порога. Антон Полуянов вошел следом.
Двор, площадка, высыпанная песком с серым, поблескивающим пятном в центре, огромный расколотый мельничный жернов, а на нем петух без головы. Над обезглавленной птицей роем носились черные жирные мухи. Иногда ветер шевелил перья, и огненный хвост напоминал языки пламени.
Холмогоров бесстрастно зафиксировал это взглядом и направился к дому. Опять же не постучав, вошел. Металлические роллеты на окнах опущены. В доме царила темнота.
– Есть кто-нибудь? – властно окликнул советник Патриарха.
– Эй! – за спиной Холмогорова крикнул Полуянов, вглядываясь в густую темноту. – Он уехал, – тронув за плечо Холмогорова, произнес Полуянов. – Он собирался в Москву вместе с моим инвестором Штольцем. Они мгновенно сдружились.
– Дайте спички или зажигалку, – Холмогоров нашел выключатель. Щелчок, и яркий свет заполнил большую комнату, мгновенно уменьшив ее в размерах.