Кровавый корсар
Шрифт:
— Там, внутри… он жив?
Делтриан опустил голову и снова поднял в традиционном человеческом жесте согласия.
— Ты кивнул? — поинтересовался Талос.
— Подтверждаю.
— Это выглядело как поклон.
— Ответ отрицательный.
— Так жив он или нет?
Временами Делтриан впадал в отчаяние. Недостатки физического тела делали Повелителей Ночи настолько медлительными, что с ними порой трудно было иметь дело.
— Да. Этот объект готов к активации, и находящийся в нем воин — по вашему выражению — жив.
— Почему мне ничего не сказали? Я много раз проходил по Залу Памяти «Завета».
— Я хранил молчание согласно приказу. Предполагалось, что вы агрессивно отреагируете на данную информацию, если получите к ней доступ.
Талос снова тряхнул головой, но техножрец решил, что это просто бессознательный жест, а не признак несогласия.
— Вы будете агрессивно реагировать? — спросил Делтриан. — Это священная земля, уже отданная Машинному Богу, дабы почтить союз Механикум и Восьмого легиона.
Взгляд Пророка задержался на саркофаге дредноута.
— Я выгляжу агрессивным? — поинтересовался он.
Делтриан не смог определить соотношение между сарказмом и искренним любопытством в вопросе Повелителя Ночи. Не понимая природы вопроса, он не способен был сформулировать подходящий ответ. Поскольку другого выбора не оставалось, техножрец честно сказал:
— Да.
Талос фыркнул, не возражая и не соглашаясь.
— Разбуди Малкариона, если сумеешь, — сказал он. — А затем мы обсудим то, что должно быть сделано.
Эпилог
СУДЬБА
Пророк видит, как они умирают.
Видит, как они падают один за другим, пока последний не остается в одиночестве, и в его окровавленных руках — лишь сломанный клинок.
Воин, у которого нет братьев.
Господин, у которого нет рабов.
Солдат, у которого нет меча.
Кирион погибает не первым, но смерть его страшнее, чем у других. Нездешний огонь, темный от магии чужаков, пожирает его недвижное тело.
Рука Кириона с почерневшими, скрюченными пальцами лишь чуть-чуть не дотягивается до упавшего болтера.
Ксарл, самый могучий из них, должен был умереть последним, а никак не первым. С отсеченными руками и ногами, превратившимися в покрытые броней культи, он угасает медленно и мучительно. Смерть приносит ему лишь бледную тень той славы, которой он так неистово жаждал.
Нет, Ксарл не желал бы такой смерти, однако его враги — те немногие, что еще способны дышать после окончания самой длинной в их жизни ночи, — будут помнить его до собственной кончины. И это единственное утешение, которое он заберет с собой в могилу.
Меркуций тоже гибнет не последним. Бедный, верный Меркуций
Он продолжает бой и после смерти. Когда плоть, кровь и сам воздух изменяют ему, он черпает силы в упрямстве и ярости.
И падает с мольбой о прощении на губах.
Вариил гибнет одновременно с Кирионом.
При виде этого наблюдатель ощущает странную горечь: Кирион и Вариил терпеть не могут друг друга, не выносят даже голосов. И все же пламя, охватившее первого, перекидывается на второго, неся одному смерть, а второму нестерпимую боль.
Вариил единственный из них умирает безоружным.
Последним встречает смерть Узас. Узас, в чьей душе начертаны руны Кровавого Бога, хотя на доспехах его нет клейма.
Он падает последним. Его топор и гладиус обагрены смрадной кровью ксеносов. Кольцо теней сжимается вокруг него. Тени пляшут, выкрикивают нечеловеческими голосами безумные слова. Он приветствует их собственными криками: сначала воплем ярости, затем боли и наконец громовым хохотом.
Навигатор прячет оба своих секрета под черной тканью, но лишь один из них легко скрыть. Она мчится по ночным улицам под светом звезд, который намного добрее к ее бледной коже, чем вечная не-тьма «Завета». Навигатор оглядывается через плечо, пытаясь обнаружить признаки погони.
Пока что их нет.
Наблюдатель чувствует ее облегчение, хотя это только сон, и Октавия его не замечает.
Запыхавшись, она ныряет в укрытие и проверяет оба своих секрета. Повязка все еще на месте и охраняет ее бесценный дар от тех, кто не в силах понять. Наблюдатель следит за тем, как дрожащие руки женщины скользят вниз, ощупывая тело, и задерживаются на втором секрете.
Бледные пальцы оглаживают раздувшийся живот, едва скрытый черной курткой. Наблюдателю знакома эта куртка — она принадлежит Септимусу.
Голоса выкрикивают ее имя, требуют показаться на свет и проклинают. В черном жерле аллеи вырастает высокий силуэт. Он вооружен легко — для погони и перестрелки на городских улицах.
— Стоять, еретичка, именем Священной Инквизиции!
Октавия снова срывается с места, прижимая руки к округлившемуся животу. Ее преследуют звуки выстрелов.
Пророк открыл глаза.
Вокруг него была только комната — холодное спокойствие его личной кельи. Стены уже подернула нострамская клинопись, летящие знаки, кое-где написанные от руки, а местами вырезанные в металле. Такие же отметины, выцарапанные в состоянии пророческого транса, покрывали броню воина.