Кровавый корсар

Дембски-Боуден Аарон

Узас понурился. Обвинение рассердило его, но настоящая злость, не говоря уже о ярости, покинула воина этой ночью. Он не спорил и не буйствовал — к чему сопротивляться неизбежному?

— Я не убивал Аркию, — сказал Узас, тщательно выговаривая слова. — Больше я тебе этого не повторю, Талос. Дальше делай как знаешь.

— Аркия был последним в длинной цепочке, брат. До него умерли Кзен, Гриллат и Фарик. А до них Ровейя. А до нее Джена, Керрин и Уливан. Ты больше века истреблял смертных из экипажа «Завета», и

на тебе вина за гибель Третьего Когтя. Я не позволю тебе продолжать в том же духе на «Эхе проклятия».

Узас выдавил смешок.

— Я должен взять на себя вину за все убийства, что когда-либо происходили на священных палубах «Завета»?

— За все? Нет. Но на твоих руках кровь многих и многих. Ты этого отрицать не можешь.

Он и не отрицал. Отрицание все равно не принесло бы ему ни малейшей пользы и не спасло бы жизнь.

— Что ж, суд состоялся, и приговор вынесен. Приведи его в исполнение.

Узас опустил голову, чувствуя, как оба сердца забились чаще. Вот… вот и все. Его голова скатится с плеч. И больше не будет боли. Никогда, никогда больше.

Но Пророк не притронулся к оружию. Тишина заставила Узаса выпрямиться и взглянуть на брата в тупом изумлении.

— Ты был подвергнут суду, — Талос произносил слова столь же тщательно, как Узас, отрицавший убийство Аркии, — и отныне связан законом легиона.

Узас стоял неподвижно, не говоря ничего.

— Приговор обвинительный. Ты покрасишь перчатку в красный цвет, в знак последней присяги грешника, и когда твой господин потребует у тебя отдать жизнь, ты подставишь горло под его клинок.

Узас фыркнул и едва не расхохотался. К этой традиции прибегали редко даже во времена былой славы легиона, и он сильно сомневался, что хоть одна банда пронесла давний нострамский обычай сквозь столько веков. На Нострамо членов банд или преступных синдикатов иногда приговаривали к «отсроченной казни», чтобы они могли перед свершением правосудия искупить грехи. На их родной планете приговоренным татуировали ладони, а в легионе старая традиция приняла более простую и наглядную форму — преступникам перекрашивали латные перчатки. Покрасить перчатку в красный цвет грешников означало показать окружающим, что ты живешь лишь благодаря терпению своих братьев и что тебе никогда не будут доверять снова.

— Почему просто не казнить меня?

— Потому что ты должен заплатить долг легиону, прежде чем тебе будет дозволено умереть.

Узас обдумал это — настолько, насколько оставался способен что-либо обдумывать.

— Другие требовали моей смерти, так ведь?

— Да. Но возглавляю вас я. И ответственность за решение лежит на мне.

Узас взглянул на брата и, помедлив, кивнул.

— Я слышу и повинуюсь. Я выкрашу перчатку красным.

Талос развернулся к двери.

— Через час приходи на мостик. У нас осталось еще одно дело.

—

Чернецы?

— Нет. Думаю, они погибли вместе с «Заветом».

— Не похоже на Чернецов, — заметил Узас.

Талос пожал плечами и вышел.

Дверь закрылась, и Узас снова остался один. Он поглядел на свои руки и подумал, что в последний раз видит их облаченными во тьму. Чувство потери было настолько реальным и холодным, что заставило его вздрогнуть.

Затем воин недоуменно завертел головой, пытаясь сообразить, где ему раздобыть красную краску.

Она стукнулась затылком о стену и тихо охнула.

— Извини, — шепнул Септимус.

На глазах Октавии выступили слезы, несмотря на то что девушка то и дело моргала.

— Идиот, — с ухмылкой выдала она. — А теперь поставь меня на пол.

— Нет.

Ткань его и ее одежды зашуршала, соприкасаясь. Септимус поцеловал Октавию, легонько, чуть ощутимо скользнув губами по ее губам. У его поцелуя был вкус машинного масла, пота и греха. Девушка снова улыбнулась.

— На вкус ты чистый еретик.

— Я и есть еретик. — Септимус наклонился ближе. — Так же как и ты.

— Но ты не умер.

Она притронулась пальцем к уголку губ.

— Вся эта история с поцелуем навигатора оказалась выдумкой.

Септимус ответил улыбкой на улыбку.

— Ты только не снимай повязку этой ночью. Умирать я пока не планирую.

Именно в этот момент дверь распахнулась.

На пороге выросла фигура Талоса. Гигантский воин покачал головой, испустив раздраженный рык.

— Прекратите это, — приказал он. — И немедленно отправляйтесь на мостик.

Октавия заметила несколько своих служителей, крутившихся у ног Повелителя Ночи. Но Пса среди них не было. Остались одни безымянные, те, кто ей не нравился. Девушка поникла в объятиях Септимуса и прижалась головой к его груди, слушая учащенный стук сердца.

Закрывать глаза не стоило. Перед ее внутренним взором вновь предстала Эсмеральда. И всякое желание умерло в ней, не оставив и следа.

Рувен вошел в зал последним. Он поднял руку, приветствуя воинов Первого Когтя. Те стояли полукругом у гололитического стола.

Трон из почерневшей бронзы, как две капли воды похожий на кресло Вознесенного на «Завете», все еще пустовал. Пустовало и возвышение вокруг трона — бывшая территория Чернецов.

«Это вскоре изменится, — подумал Рувен. — Талос может и отказаться от этого трона, а вот я не откажусь».

Над этим стоило поразмыслить. Пророк никогда не стремился к власти, а Первый Коготь, по всей вероятности, будет за заслуги произведен в Чернецы. На какое-то время они станут неплохими атраментарами — по крайней мере, до той поры, пока из похищенных младенцев-рабов не вырастет новое поколение легионеров.