Кровавый кошмар Восточного фронта. Откровения офицера парашютно-танковой дивизии "Герман Геринг"
Шрифт:
С ефрейтором и посыльным отправился на позиции. Пулеметный окоп выглядел ужасно. Попадание было случайным, однако менее ужасным это его не делало.
Оба номера расчета были разорваны в клочья. Наши усилия найти их жетоны не увенчались успехом.
JL
– -ПГ
Я приказал положить погибших на плащ-палатки и отнести их в Шварценау. Требовалось сделать это быстро, потому что на правом фланге никого не оставалось. Однако я считал, что должен погибшим сослужить эту службу. Я думал о тех мертвых товарищах, оставшихся на открытом месте у имперской дороги,
19.00. Противник открыл по Шварценау сильный огонь. В 20 часов он еще больше усилился, а через десять минут резко прекратился. Я с людьми рванулся в окопы. Это типичная ситуация перед атакой. Мы всматривались в темноту — ничего! Абсолютная тишина перед фронтом всего батальона.
Ночь прошла, «Иваны» оставили нас в покое. Над Марцхаузеном начал светлеть горизонт. Было относительно тихо, и я рискнул отправиться к командиру батальона. С собой я взял посыльного, другой остался на командном пункте. Ему я приказал выпустить белую ракету, если что-то произойдет. До КП батальона было недалеко. Мы прошли мимо домов Шварценау и по лощине и по руслу ручья пошли дальше на юго-запад.
Вдруг посыльный остановился:
— Там впереди лежит убитый!
Мы подошли. В траве лежал «великогерманский гренадер». Куда он был поражен, видно не было. Документов и нижней части жетона при нем не было. Значит, в его подразделении о нем знают.
На командном пункте я встретил капитана Тойзена, доложил ему обстановку. Командир считал, что в ближайшее время нас сменят. Довести бы его слова до ушей господа!
Тем временем мой посыльный осмотрелся и уже пришел откуда-то с небольшой пачкой писем для
роты. Было удивительно, что полевая почта еще продолжала работать.
8.15. Снова сижу в подвале на своем командном пункте. Шварценау и позиции роты обстреливают минометы. Пока светло, я на своих людей в окопах посмотреть не могу. Они сидят на дне своих ячеек и едва могут двигаться. Только с наступлением темноты, когда ослабеет вражеский огонь, можно будет передвигаться. Даже справлять естественные потребности в таких условиях — проблема.
Снова стемнело. Я обхожу позиции и с помощью посыльного раздаю скромный продовольственный рацион. Незадолго до полуночи по нашим позициям открывает огонь тяжелая артиллерия. Наш подвал содрогается, как при землетрясении. В подвале посыпались с полки стеклянные банки для варенья.
30 октября
По нашим позициям систематически долбит русская артиллерия. Дакен и Петерсталь тоже находятся под сильным обстрелом. Думаю, что это предвестник атаки.
Ночь прошла. На рассвете ожидавшейся атаки не последовало. Пять дворов Шварценау с 10.00 находятся под сильным обстрелом советской артиллерии. Если будет прямое попадание в наш дом, то нам конец. Перекрытие подвала слишком слабое.
Около полудня к нам приковылял один из моих солдат. Он ранен осколком в левое плечо. Кровотечения, к счастью, нет. Его перевязали и уложили в угол. Отправить его с передовой можно будет только ночью.
Огонь ослабел. Я поднимаюсь осматривать позиции.
Из Пройсишнассау
JL
ЧГ
льона. Водитель торопился и наступившей тишине не доверял. В спешке он выгрузил полевой термос с эрзац-кофе, ящик из-под боеприпасов, в котором лежали хлеб и колбаса, забрал раненого и тут же уехал.
Солдаты в окопах радовались горячему напитку, хотя, конечно, это был совсем не кофе. Однако за несколько дней впервые они получили что-то горячее.
1 ноября
Ночи стали заметно холоднее. Только что пришел с позиций и попытался ненадолго уснуть. Как долго я спал — не знаю. Меня разбудил винтовочный огонь. Сразу же вскочил и пошел наверх. Вдруг все сразу стихло. Я устало опять спустился в подвал с надеждой, что в эту ночь больше не будет никаких сюрпризов. Снова шаги на лестнице. Я схватился за пистолет. В двери стояли два моих солдата. Один из них едва держался на ногах. Даже в слабом свете фонаря я видел рану на левой стороне его головы. Его трясло. Я встал и усадил его на свой стул.
— Что случилось?
Второй ответил:
— На нас напала штурмовая группа. Я как раз вылез из окопа, и тут атаковали русские. Они уже давно, наверное, лежали у наших траншей. Все было бесшумно. Его, — показал на своего товарища, — они ударили по голове и потащили с собой.
— А как оказалось, что он сейчас здесь?
— Дозорный слева от нас услышал шум и выстрелил в темноту. Наверное, он в кого-то попал, потому что раненый в возникшей суматохе смог вырваться и убежать.
Раненый сидел, дрожа, на стуле. Глаза его блестели, подбородок двигался. Он хотел говорить, но не мог выдавить из себя ни слова.
JL "IГ
— Тревога! Обыщем поле.
Вчетвером мы прошли вдоль фронта роты — от ячейки к ячейке. Солдаты были встревожены стрельбой. Я внимательно рассмотрел ячейку, на которую было совершено нападение. На дне лежал шлем раненого. Он его снял, чтобы лучше слышать, и это едва не стоило ему жизни.
Осторожно мы проползли по предполагаемому пути отхода разведгруппы противника. Метров через пятьдесят я рассмотрел в темноте предмет, напоминающий лежащего человека. Держа пальцы на спусковых крючках, мы приблизились к нему. Осталась пара шагов — сомнений нет, кто-то лежит. Я приказал прикрыть меня со всех сторон и подошел к нему.
На земле лежал русский. Рядом, с ним — автомат. Я перевернул его, он был мертв.
— Взять его, заберем с собой!
С большим трудом мы дотащили этого человека богатырского сложения вверх по склону до Шварце-нау. Под прикрытием стены обыскали его карманы. Нашли фото девушки и вырезки из газет с его именем и фотографиями. Я разобрал это, несмотря на кириллицу. На груди у него было много орденов, среди них — Красная Звезда. Наверное, был большой птицей в своем полку.
Вот этот советский человек откуда-то с Волги добрался до Восточной Пруссии (как мы до Сталинграда), и случайный выстрел положил конец его карьере. «Берлина он уже не увидит», — пришло мне в голову. Я это не сказал и не испытал никакого удовлетворения от этой мысли.