Кровавый меридиан

Маккарти Кормак

Тогда выходи против него, предложил бывший священник. Выходи против него, если это так.

Ага, он с винтовкой, а я с пистолетом. Он с двумя винтовками. Давай поднимайся.

Тобин встал. Стоял он нетвёрдо, опершись на мальца. Они направились мимо фургона в сторону от занесённого следа.

Миновав первую кучу костей, они прошли дальше, туда, где у следов лежала пара дохлых мулов. Там малец опустился на колени с куском доски в руках и принялся рыть убежище, поглядывая при этом на восточный горизонт. Потом они улеглись ничком, укрывшись за вонючими костями, словно насытившиеся падальщики, и стали ждать, когда появится судья или когда он пройдёт мимо.

Ждать пришлось недолго. Судья показался на возвышенности. На минуту они остановились перед тем, как спускаться, — он и его слюнявый

«эконом». [227] Открывшиеся впереди волнистые наносы можно было прекрасно рассмотреть и оттуда, но судья не стал, потому что, казалось, не выпускал беглецов из поля зрения. Он спустился с гребня и зашагал по ровному месту, ведя идиота перед собой на кожаном поводке. Судья нёс две винтовки, которые раньше принадлежали Брауну, пару фляг на скрещённых на груди ремнях, рожок для пороха с пороховницей, а также свой саквояж и брезентовый рюкзак, должно быть тоже Брауна. Особенно странно смотрелся у него в руках зонтик из гнилых кусков кожи, которые были натянуты на каркас из рёберных костей, связанных между собой обрывками верёвки. Ручкой зонта служила передняя нога какого-то животного. Одежда приближавшегося судьи больше смахивала на конфетти, так сильно она разодралась на его громадной фигуре. С жутким зонтиком в руках и с идиотом в сыромятном ошейнике, тянувшим поводок, судья походил на свихнувшегося антрепренёра, который бросил всё и бежал от гнева горожан, разнёсших его лекарственное шоу.

227

Аллюзия на «Кентерберийские рассказы» английского писателя Джеффри Чосера: «Был рядом с ним, удачливый во всём, Судейского подворья Эконом». Пер. И. Кашкина.

Они шествовали по равнине, а малец, лёжа на животе в песчаной яме, наблюдал за ними сквозь рёбра мёртвых мулов. Ему были видны следы на песке, оставленные им и Тобином, — неясные, сгладившиеся, но всё же заметные; он смотрел на судью, на следы и слушал, как движется песок. Пройдя ярдов сто, судья вдруг остановился и стал осматриваться. Идиот встал на карачки и наклонился к следам, как некая безволосая разновидность лемура. Он вертел головой и принюхивался, словно сам шёл по следу. Его шляпа куда-то делась, может быть, судья уже предъявил на неё виндикационный иск, [228] потому что теперь на ногах у него были странные, грубые пампути, [229] вырезанные из куска шкуры и привязанные к подошвам скрученной пенькой из брошенного в пустыне хлама. Имбецил рвался в ошейнике и хрипел, болтая руками перед грудью. Миновав фургон, они пошли дальше, и малец понял, что точка, где они с Тобином свернули со следа, пройдена. Он бросил взгляд на еле заметные следы, которые вели через пески и пропадали. Лежавший рядом бывший священник схватил его за руку и что-то прошептал, указывая на судью. В обрывках шкуры на скелете зашелестел ветер, судья с идиотом прошли по пескам дальше и исчезли из виду.

228

Виндикационный иск— иск о возвращении владения недвижимой вещью.

229

Пампути— мокасины мехом наружу, которые шили из необработанной шкуры только что убитого оленя, пока она ещё не застыла.

Они лежали, не говоря ни слова. Бывший священник чуть приподнялся, выглянул наружу и посмотрел на мальца. Тот опустил курок револьвера.

Такого шанса, как этот, тебе больше не представится.

Малец засунул револьвер за пояс, поднялся на колени и выглянул.

И что теперь?

Малец не ответил.

Он будет ждать у следующего колодца.

Пусть ждёт.

Можно вернуться к тому ручью.

И что там делать?

Ждать, пока пройдёт какой-нибудь отряд.

Откуда ему взяться? Никакой переправы здесь нет.

К

ручью приходит дичь.

Тобин смотрел наружу через кости и шкуру. Малец не ответил, и бывший священник поднял голову. Можем туда пойти.

У меня четыре заряда, сообщил малец.

Он встал и посмотрел вдаль над усеянной отбросами площадкой. Бывший священник тоже встал и тоже посмотрел. Их взорам предстал возвращавшийся судья.

Выругавшись, малец упал на живот. Бывший священник опустился на корточки. Они вжались в яму, уперев подбородки в песок, как ящерицы, и следили, как судья снова пересекает площадку перед ними.

С придурком на поводке, со всей своей кладью и зонтиком, клонящимся на ветру, как огромный чёрный цветок, он прошёл среди останков, пока снова не очутился на склоне той же песчаной гряды. На гребне он повернулся, имбецил присел на корточки у его ног, а судья опустил зонтик перед собой и обратился к окружающей местности.

Это святой отец подбил тебя, мальчик. Ты бы прятаться не стал, я знаю. Ещё я знаю, что душа у тебя не как у обычного убийцы. За этот час я дважды прошёл под твоим прицелом, пройду и в третий раз. Может, покажешься?

Никакой ты не убийца, продолжал судья. И не наёмник. Изъян имеется в строении души твоей. Неужели ты думаешь, что мне не дано было этого понять? Один ты восставал. Один ты сохранил в душе немного милости к язычникам.

Поднявшийся имбецил возвёл руки к лицу, издал какой-то странный вопль и снова уселся.

Думаешь, я убил Брауна и Тоудвайна? Они живёхоньки, как ты и я. Живы-здоровы и пожинают плоды своего выбора. Понятно тебе? Спроси святого отца. Святой отец знает. Святой отец не лжёт.

Судья поднял зонтик и поправил кладь. Наверное, крикнул он, наверное, это место тебе снилось. Снилось, что ты умрёшь здесь. Потом они спустились с песчаной гряды — он и придурок на привязи, — ещё раз прошли через свалку костей, мерцающие и нереальные в волнах зноя, а потом и вовсе исчезли.

Они умерли бы, не наткнись на них индейцы. Всё начало ночи они держались Сириуса слева на юго-западном горизонте, пересекавшего пространство Кита, и вращавшихся над головой Ориона и Бетельгейзе. Потом заснули, свернувшись калачиком и дрожа во мраке равнин, а когда проснулись, оказалось, что небо переменилось и звёзд, по которым они шли, уже не найти, словно, пока они спали, сменилось несколько времён года. В красно-коричневых лучах рассвета они увидели на севере возвышенности полуобнажённых дикарей, которые сидели на корточках или стояли в ряд. Они встали и побрели дальше. Их вытянутые узкие тени поднимались на тоненьких и болтавшихся, как на шарнирах, ногах и передвигались как будто крадучись. Из-за красок рассвета горы на западе стали невидимыми. Туземцы двигались вдоль песчаного гребня. Через некоторое время бывший священник сел, малец встал над ним с револьвером в руке, а дикари спустились с дюн и стали приближаться по равнине, словно разрисованные эльфы, то и дело останавливаясь.

Это были индейцы-диегеньо. Вооружённые короткими луками, они собрались вокруг путников, опустились на колени и дали напиться из высушенной тыквы-горлянки. Таких странников и страдания пострашнее они встречали и раньше. Жизнь в этих краях была отчаянно трудная, они понимали, что вряд ли что-то, кроме беспощадного преследования, может довести людей до такого состояния. Каждый день они наблюдали, как что-то — войско, чума, мор или нечто невыразимое — собирается после жуткого зарождения в доме солнца и накапливается на краю восточного мира, и с поразительной невозмутимостью ожидали его появления.

Они привели беглецов в свой лагерь в Сан-Фелипе — скопление грубых хижин из тростника, где ютились грязные, нищенского вида создания, одетые в основном в полотняные рубахи проезжавших мимо золотоискателей. Кроме этих рубах на них больше ничего не было. Индейцы принесли горячее тушёное мясо ящериц и крохотных «карманных» мышей в глиняных мисках и что-то похожее на пиньоле из сушёных и растолчённых кузнечиков. Потом расселись вокруг и со всей серьёзностью смотрели, как эти двое едят.

Один протянул руку, дотронулся до рукоятки револьвера у мальца за поясом и тут же отдёрнул ладонь. Pistola, проговорил он по-испански.