Кровавый омут Карабаха

Помпеев Юрий Александрович

В ночь на 5 декабря солдат было не больше обычного. Они, как и прежде, окружали со всех сторон площадь строгой цепью. В двух-трех шагах от них выстраивалась другая цепь — из тех, кто оставался здесь на ночь. Декабрьские ночи были холодными. Провизию и дрова сюда уже не пропускали: умные головы из ЦК решили взять смутьянов на измор. Может, поэтому людей в ту ночь осталось немного — тысяча или полторы, если не меньше. Единственный куцый костер собрал вокруг себя женщин, стариков и детей. Последние, — вспоминает Ровшан Мустафа, — как ни в чем не бывало, пели у костра, смеялись. И глядя на них, хотелось забыть о комендантском часе, не слышать заработавших моторов военной

техники, не верить в то, что в Баку могут произойти трагические события, которые, спустя несколько месяцев, достигнут своего апогея уже на другой площади — в Тбилиси, а затем, погодками, опять в Баку и в Вильнюсе. Правда, — признается Ровшан Мустафа, — какое-то внутреннее беспокойство заставляло волноваться за детей и злиться на их родителей.

Порой солдаты начинали маневрировать. Впрочем, за последние ночи к этим их «шалостям» здесь уже привыкли, как и к тому, что, стоя друг против друга, можно закуривать из одной пачки. Пока не появлялся очередной военный чин и не изрекал сурово: «Разговорчики!», — и все снова, как по команде, становились врагами.

К стоявшим в оцеплении демонстрантам подбегали девушки с горячим чаем в термосах… Как усердствовали в те дни партократические газеты: по ночам, мол, на Площади такое творится, хотя многие бакинцы убеждены в обратном: слухи распускаются теми, кто во что бы то ни стало, хочет опошлить благородные порывы людей, истоптать самое святое, что еще оставалось у оскорбленного народа — Честь.

Слово — Ровшану Мустафе:

«Около полуночи на Площадь попытался пробраться генерал в сопровождении двух вооруженных «адьютантов». Не знаю цели их появления, но, насколько помню, они очень скоро вынуждены были вернуться обратно. Запомнился взгляд генерала: он смотрел на нас так, словно старался запомнить каждого в глаза.

Минут через сорок к нам подошли группы людей, в основном одетые в штатское, и лишь некоторые в форме внутренних войск, и повели непринужденные беседы о самом разном: о Балаяне, продовольственных налогах, о коммунизме. Ребята сразу же столпились вокруг них, пошли горячие споры, обсуждения. Цепочка разорвалась… Порой мне кажется, что и на это также делался расчет: на искренность, доверчивость и наивность простых людей.

А потом вокруг погас свет. Кажется, он не горел даже в близлежащих домах. К моему удивлению, этому никто не придал особого внимания: все были увлечены разговором и, казалось, ничего не замечали. Догорала последняя головешка.

Вспыхнувший часа через два яркий свет на миг ослепил всех. Потом уже, оглянувшись, я увидел скопление солдат. Повсюду — от гостиницы «Азербайджан» до «Апшерона» — играли на касках блики света. Солдатам удалось обойти нас и со стороны трибуны. Кстати, на нее уже поднялись военные чины.

Мы собрались в тесный круг, сели. Посередине — дети и женщины, по краям — молодые ребята, нас было немного, человек восемьсот.

Отыскался и громкоговоритель. Пожилая женщина обратилась к солдатам. Она говорила о том, что наболело: о родной земле, которую хотят аннексировать, о чести и достоинстве человека, отстаивающего ее. Потом к солдатам обратились ветераны Великой Отечественной и афганской войн. Мне кажется, на солдат произвела большое впечатление та искренность, с которой говорили эти люди. Наиболее восприимчивых к чужой боли офицеры выводили из строя.

Часто спрашивали: предлагалось ли нам мирно разойтись? Были предложения такого рода: дескать, правительство проявляет заботу о гигиене демонстрантов или того хлеще — как бы народ не простудился. Вспомнили и о необходимости проведения диалога между народом и руководством республики.

И это в окружении вооруженных до зубов солдат! Затем выскочил некто, представившийся режиссером. Смысл его предложения заключался в следующем: он снимет на пленку храбрых демонстрантов, не побоявшихся армии, но с условием, что после съемок они разойдутся по домам.

Время неумолимо приближало комендантский час к концу, генералы поглядывали на часы: светало.

Неожиданно стоящие перед нами солдаты отошли. Их место заняли сразу другие — рослые, с высокими щитами и белыми дубинками. Начищенные сапоги: эти готовились, как на парад. Сбоку подъехала затейливая военная машина, и нам в глаза ударил хлесткий луч прожектора, одновременно с этим стало трудно дышать, в пучках света было видно, как пошел дым. Помню крик мужчины, поднявшего над головой ребенка. Генералы дали команду: началось.

О сопротивлении не могло быть и речи. Единственно, что удавалось, так это, прикрываясь от ударов сапог, дубинок и прикладов, кричать: «Азербайджан!», «Азербайджан!».

Были ли в ту ночь жертвы? По официальным данным таковых не было. Что касается меня, — продолжает Ровшан Мустафа, — то я видел окровавленных людей, потерявших сознание женщину и двух стариков; Нам удалось поднять и унести их с собой. Спецвойска, заставляя людей бежать по живому коридору в сторону морвокзала, наносили удары и умудрялись при этом еще и шутитъ между собой. Впереди дорогу преграждали боевые машины, на которых стояли солдаты с направленными на нас автоматами. Мы остановились, окруженные со всех сторон. Плакали дети, искали друг друга, выкрикивая имена друзей, женщины перевязывали пострадавших… Уверен, что можно было избежать трагедии, но демократия у нас была гостьей. Хозяином дома — дубинка».

Когда гость из Запорожья, народный депутат СССР Виталий Челышев в беседе с членом правления НФА Исой Гамбаровым заметил, что азербайджанский Народный фронт переживает свою романтическую пору (за ней — этап кризиса и практических дел), Гамбаров ему ответил:

«Нет, с миром грез мы расстались 5 декабря 1988 года. Романтический этап завершился в ту ночь».

Через год противостояние власти и народа в Баку проявилось с еще большим ожесточением и отчаянием. Теперь на подмогу Везирову в столицу Азербайджана прибыли члены Политбюро Гиренко и Примаков, высшие чины КГБ и МВД СССР. Министр обороны Язов, лично руководивший операцией, получил за нее маршальский жезл. Очевидцы рассказывают, что 20 января 1990 года тогдашний глава МВД Вадим Бакатин собрал руководство МВД республики и, демонстрируя свой демократизм, перед началом совещания обошел строй блюстителей порядка, здороваясь с каждым за руку. Всего один полковник отказался подать руку палачу. «Вы не боитесь суда истории?» — задал он своему министру вопрос. «Мне плевать на историю, — раздраженно ответил Бакатин, — важно доложить руководству страны об исполнении приказа».

К началу январских волнений 1990 года Армения уже откровенно правила Нагорно-Карабахской автономной областью: 1 декабря 1989 года Верховный Совет Армении принял решение об одностороннем присоединении этой области, поправ права суверенного Азербайджана. За 42 дня все предприятия НКАО были включены в состав армянских министерств и ведомств, все райкомы партии уже вошли в состав Компартии

Армении. Последняя же предпочла сотрудничество с Дашнакцутюн дружбе с единоуставной Компартией Азербайджана. Все азербайджанские флаги, гербы, надписи, бланки и тексты уничтожались. На территории НКАО поднят флаг и герб Армении. Появилась и еще одна медаль «Арцах», посвященная присоединению НКАО к Армении.