Кровавый пир. За чьи грехи?

Мордовцев Даниил Лукич

Ермил ходил теперь между холопов со своим батогом в руке мрачнее тучи.

— Знаю, что у вас, чертей, на уме! — говорил он иногда в виде угрозы. — Как бы усадьбу спалить да на сторону! Так допрежь того я вас насмерть забью. У меня приказ такой есть.

— Ты за Васькиными-то холопами следи, — говорил ему Лукоперов, — они, сучьи дети, чай, дознались, что он к вору ушел.

— Не бойся, милостивец! У меня всякий холоп во где! — и Ермил сжимал свою могучую пятерню в кулак.

Однажды Сергей с любимыми своими стремянными выехал

на охоту. Они переехали разоренную усадьбу Чуксанова и в его леску затравили зайца.

Сергей слез с коня отдохнуть. Кругом было тихо, мирно. Наступившая осень позолотила деревья, свежий, бодрящий воздух уже пах холодною зимою, синее небо уже не палило зноем, и во всей природе чувствовалась неясная грусть.

Сергей задумался. Ему было скучно. Если бы не теперешнее напряженное время, бросил бы он усадьбу и поехал бы в Казань, где снова забражничал бы с приятелями, пошел бы гулять в посад, а там на лето вернулся бы с князем Прилуковым, и сыграли бы свадьбу. "И ей-то, Наташе, тоска какая? — подумал он, и ему стало жалко сестры своей. — Надо будет у батюшки за нее попросить!"

Потом подумал он о наступившем времени, и ему стало почему-то жутко. Что холоп? Холоп — пес, а когда раз бросилась на него песья стая, он едва ускакал на коне! А тут этот Разин. Еще князь Прилуков приезжал, каких страстей наговаривал, а тут и он сам!..

В это время он оглянулся и вдруг встал на ноги, насторожился и стал внимательно смотреть перед собою. Саженях в ста от него в просеке стояли с лошадьми в поводу Первунок, Муха и с ними какие-то нищие. Они горячо разговаривали друг с другом, потом один нищий снял шапку, вытащил оттуда бумагу и дал Мухе. Муха сунул ее за пазуху.

— Гей вы! Коня! — закричал Сергей.

Нищие вдруг юркнули в кусты. Первунок с Мухою что-то крикнули им вслед, и тихо, не спеша, Первунок сел на коня и повел Сергеева в поводу.

Сергей сам пошел к нему навстречу.

— Чего медлишь, коли я зову? — крикнул он. — Плети хочешь? Что за люди были?

— Какие? — спросил Первунок.

— Что с вами говорили?

— Это-то? Нищие! Дорогу спрашивали.

— Куда?

— А на Камышин! — с едва заметной усмешкой ответил Первунок. Кровь ударила в голову Сергея. Он вдруг обернулся к Мухе:

— Что за бумагу они тебе дали? Кажи!

Муха сделал глупое лицо:

— Бумагу? А на что мне бумага? Нешто я грамоте знаю?

— Попритчилось тебе, государь! — сказал Первунок.

— Домой! — Сергей погнал коня. Первунок и Муха поскакали за ним следом. Он слышал, как они обменялись словами, и еще сильнее взволновался. — Я им покажу! — цедил он сквозь сжатые зубы.

Они въехали во двор.

— Ермил! — закричал Сергей, сходя с коня.

— Здесь, государь!

— Зови Сову, Охочего да еще пять холопов! Живо! А вы стойте! — сказал он своим стремянным.

Те переглянулись и остановились у своих коней. Пришли холопы.

— Взять их! — сказал Сергей,

указывая на стремянных. — Да ошарьте везде! Бумага при них быть должна!

Ермил встряхнул головою и бросился на Первунка. Холопы бросились за ним.

Из-за пазухи Мухи выпала бумага. Ермил тотчас подал ее Сергею.

Сергей развернул, но он не знал грамоты и тотчас отложил ее.

— Ты што ж говорил, что нет у тебя бумаги? — спросил он Муху. — И ты тоже! — сказал он Первунку. — Дайте им по сто батогов! Да тут, при мне! Ну!

Холопы не посмели ослушаться. Удары посыпались на спины Первунка и Мухи, но, верно, те удары были не крепки, потому что они сами встали на ноги.

— Ты, Ермил, сведи их в клеть да запри! Я ту бумагу прочту, а после обеда сыск сделаем!

Сергей прямо прошел к отцу, положил бумагу и рассказал, какое дело.

Лукоперов побледнел:

— Ой, уходить надо! А что в грамоте-то?

— Да не знаю я. За попом сходить надо! Ей, Федька, позови отца Андрея. Да не мешкотно!

Отец Андрей был еще молодой человек.

Он учился в Киеве, убежал оттуда, служил дьяконом в Царицыне, а потом пошел в Саратов, поссорившись с попом, да и остался в усадьбе Лукоперова, куда зашел на отдых.

— Нам лишь бы по книгам читал! — сказал Лукоперов. — Службы-то править нельзя, церкви не ставил, а так утреннюю али вечернюю, акафисты почитаешь

Он вошел, покрестился, поклонился Лукоперовым и спросил:

— Что требуется?

— Да вот, батька, почитай-ка нам! — сказал Лукоперов.

Поп взял в руки бумагу, быстро просмотрел ее и покачал головою:

— Богомерзкая!

— Да что в ей?

— Прелестное письмо от некоего вора и богоотступника, Стеньки Разина!

— Что! — крикнул нетерпеливо Сергей. Поп откашлялся и начал читать:

— "Ей вы, холопы да кабальные люди, голь кабацкая да посадские горькие, иду я до вас, Степан Тимофеевич, суд и правду чинить над воеводами, да боярами, да дьяками, да приказными, да над всеми начальными людьми, от коих по земле Русской всем теснота и обида…"

Дальше в письме говорилось, что всем холопам будет воля казацкая. Пересчитывались вины боярские. Говорилось, что они царевича Алексея Алексеевича да патриарха Никона извести хотели, а теперь он, Степан Тимофеевич, их на Москву везет и зовет всех подневольных людей подняться ему на помощь.

И чем дальше читал поп грамоту, тем бледнее делались лица Лукоперовых.

— Ну, ин! — закричал Сергей. — Я им покажу! Я с Мухи кожу сниму.

— Пожди, Сережа, подумаем!

— Чего думать? Страху нагнать на них надобно!

В угрюмом молчании прошел у них обед. Слышно было только в тишине, как гудели мухи, носясь стаей по горнице.

— Допрос учинить надо, — сказал наконец Лукоперов.

— Я ужо учиню! — с злой усмешкою ответил Сергей.

Они разошлись по горницам. Сергей ушел в повалушу, а сам в свою опочивальню.