Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо
Шрифт:
Шишкин молодецки хватил шкалик, подщелкнул языком, поморщился и крякнул, да закусил со стойки сухариком и залихватски запел под гармонику:
Как злодеюшка чужа жена,Да прельстила добра молодца меня,За колечушко я бряк! бряк! бряк!А собачушка-то тяф! тяф! тяф!А сердечушко-то иок! иок! иок!А как муж во двор да скок! скок! скок!Мою спинушку набухали,Что четырьми ли обухами,А— Эка черти! Важно! важно! — крикнул приказчик, подернув плечом и стукнув кулаком по стойке. — Тетка! Ставь еще сладкой водки!
Заслыша звуки гармоники, в кабак повалила и та кучка народа, что галдела пред крылечком. Солдатка приветливо ухмылялась, чуя хорошую выручку. Путники меж тем, не обращая внимания на новых слушателей, продолжали свое дело. Свитка переменил песню и заиграл новую. Шишкин с той же молодецкой ухваткой, выразительно подмигивая нескольким молодицам да девкам, ухарски подхватил ее:
Петушок, петушок,Золотой гребешок!Зачем рано встаешь,Голосисто поешь,Голосисто поешь,С милым спать не даешь?И я встану ли, младешенька,Раным рано ли, ранешенько,Я умоюсь ли, младешенька,Белым мылицем белешенько,Я взойду ли под насесточку,Петушка возьму за крылышко,За правильное за перышко,Я ударю об насесточку:Еще вот-те, петушок,За ночной за смешок!Зачем рано встаешь,Голосисто поешь,Голосисто поешь,С милым спать не даешь!— Ишь ты, как бурлаки-то песни играют! — восхищались в кучке народа. — Ай, ляд же дери их!.. Хорошо, биря!.. Что и говорить!.. И отколь это такие развеселые.
Песни, видимо, душевным образом располагали народ в пользу двух бурлаков. Надо было еще более завладеть этим хорошим, приветливым расположением, чтобы тем успешнее подготовить начало дела.
Шишкин подмигнул товарищу, налил еще немного из полуштофа и запел новую:
Ой, чоб! чеба-чоб,Чеботочки мои!Черевички невелички,Алы бархатный!Уж я вышла молодаЗа новыя ворота,Черевички скрипят,А молодчики глядят.Ах, молодчики глядят —Все гулять со мной хотят,Меня в гости зовут,В карман золото кладут.— Ай, лихо играют!.. Молодца! ей-ей, молодца!.. Веселые! — замечали слушатели. — И с чего это их так раззудило?
— С воли радуемся! — обратился к мужикам
— Чего этта?.. Волю? — Как-ста не слыхать! По церквам читали.
— Ну, это не та, что по церквам — это совсем особая!
— Какая особая? — недоумело переглянулись в кучке.
— Напольёновская! Вот какая! — подхватил Свитка. — Император Наполеон Третий, Бонапарт, подарил эту волю.
— Эко чудовый парень! — ухмыльнулись некоторые из слушателей. — Банапар… анпиратор!.. Какой те Банапар? У нас в Расеи один государь Лександра Миколаич! Что толкуешь-то, несуразый!
— А то и толкую! Слышали, братцы, про Крымскую войну? про Севастополь-то?
— Как-ста, не слыхать!.. Некрутчина тогды большая была…
— Ну, так вот, против нас тогда воевал француз…
— И турка! — подсказал кто-то из кучки.
Свитка глянул туда и заметил отставного солдатика в заплатанном солдатском пальтишке.
— Ну да, и турка, — согласился он. — Так вот, Напольен с тем только и мировую подписал с нашим государем, чтобы мужичкам беспременно волю дать, а коли не дашь, говорит, так будем опять воевать, и все ваше царство завоюем.
— Ишь ты, как! — замечали озадаченные слушатели. — Да что ж это ему такая об нас забота? С чего это?
— Потому и забота, что он — добродетельный человек и хочет, чтобы все вольные были. Вот, сказывают, и поляков тоже ослободить велел.
— Поляков? — подхватил солдатик. — Ну, уж это совсем напрасно! Поляк глуп, его, напротив, в струне надо содержать, а без того сичас забунтует.
— Эх, голова! как это так легко сказать! — горячо вступился Свитка. — Если нам с тобой хорошо жить на свете, и никто нас не обижает, разве мы станем бунтовать? — да Господи помилуй! Зачем нам это?
— Ну, так то мы, а то поляки! — возразил солдатик.
— Да разве не все одно это?
— Нет, не все! Уж про поляка ты мне лучше и не говори. Поляка, брат, я знаю, потому в этой самой их Польше мы три года стояли. Первое дело — лядащий человек, а второе дело, что на всю-то их Польшу комар на хвосте мозгу принес, да и тот-то бабы расхватали! Это слово не мимо идет!
В кучке отзывчиво, дружно и весело раздался смех удовольствия. Очевидно, слово пришлось по сердцу.
У Василия Свитки при этом только слегка подернуло мускул справа над верхней губой.
— Н-да, вот там толкуй, как знаешь, — продолжал он, — а Напольён все-таки приказал волю дать, и дали! А кабы не он, быть бы нам вечно крепостными!
— Постой, парень!.. Постой… Ты это не тово! — разводя руками, вмешался в разговор захмелевший приказчик. — Мы тоже на этот счет не безызвестны!.. Нам старики тоже сказывали, как в двенадцатым годе этого самого Бонапартия мы метлой из Расеи погнали; и он, значит, за это за самое, опричь одной злобы, ничего к нам питать не может!
— Так то был дядя, сказывают! — возразил Свитка, — а теперь на троне сидит племянник, и он рассуждает по-христиански: ваши мужички, говорит, моего дядю обидели, а я хочу им за зло добром заплатить, и потому пускай все будут вольные. Вот он как рассуждает!
— Нет, брат, стой! — подошел к столу солдатик. — А зачем же он, коли так, эту Крынску кампанию свою затеял? Сколько народу-то покалечил у нас! Коли он такой сердобольный, так он бы лучше Богу молился. Вот что!
— Ну, уж это не нашего ума дело, а лучше скажи-ка ему спасибо за его приказ!