Кровавый шабаш

Атеев Алексей Григорьевич

Глаша потупилась.

— Вот именно! Так что сиди пока здесь.

Дом был достроен лишь наполовину. Первый этаж имел вполне жилой вид, на втором и третьем между неоштукатуренных стен гулял ветер. Глаша побродила вокруг «фазенды», полюбовалась на кучи стройматериалов и хотела отправиться на экскурсию в близлежащий лесок, но в это время явились стражи — двое спортивного вида парней с колючими глазами. Один, видать, старший, без разговоров загнал Глашу назад в дом, пояснив, что выпускать ее на улицу не велено. Если желает дышать свежим воздухом, может подняться на второй этаж, а все удобства находятся внутри помещения.

Глаша не глядя взяла из кучи кассет одну, сунула ее в видеомагнитофон, потом открыла холодильник, доверху набитый продуктами

и бутылками, достала банку пива, кусок копченой колбасы и улеглась перед телевизором. На экране шел какой-то вестерн. Ржали кони, ковбои отстреливались от индейцев. Кровь лилась рекой, свист пуль и истошные вопли почему-то нервировали. Глаша убрала звук, и теперь все происходящее на экране и вовсе стало нереальным. И неожиданно представилось — случившееся с ней, с Женей, с той убитой девушкой тоже некое инсценированное представление. Действо, у которого имеются свой режиссер, свои актеры-статисты, свой сюжет. Только, в отличие от экранных, актеры не знают, что должно случиться дальше. А кто знает? Режиссер? Тогда где он — этот неведомый повелитель кукол? Можно ли прояснить ситуацию? Глаша вспомнила о пузырьке с грибной настойкой. Оставалось совсем мало, но на один раз вполне хватит. Но ведь она дала себе слово больше не принимать наркотиков? Дала-то дала, но… «Но ведь для дела!» — подсказал услужливый голос. Точно! Для дела! Все сразу стало просто и ясно. Для дела можно позволить себе все, что угодно. Решено! Сейчас принять или вечером, когда стемнеет? Наверное, лучше подождать. Еще заметят, что она в отключке, сообщат отцу, снова начнутся нотации. Пока можно попивать пивко и смотреть дурацкие фильмы.

Глаша валялась на тахте, таращилась в экран, выпила пару банок пива, снова смотрела телевизор, даже не пытаясь понять суть происходящего на экране действия. Наконец она задремала и проспала часа три.

Потом решила обследовать дом. Поднялась по лестнице на второй этаж. Здесь не оказалось ничего интересного, отделка помещений только начиналась, голые стены и некрашеный пол почему-то вызвали в памяти московскую общагу. Глаша вспомнила университет. И чего ей, дуре, не училось? Она нащупала в кармане джинсов пузыречек с грибной жидкостью. Глотнуть? Нет, рано. Нужно дождаться темноты. Но здесь делать нечего.

Ступеньки вели выше. Третий этаж дома находился под самой крышей. Потолка не имелось, над головой нависали стропила, покрытые шифером. Глаша подошла к оконному проему. Рамы и стекол не было. Она выглянула наружу. Во дворе на стульях сидели охранники. Один читал газету, другой зевал.

«Интересно, — подумала Глаша, — охранники всю ночь пробудут во дворе или лягут спать?»

Осторожно, стараясь не споткнуться в потемках, она спустилась вниз, зажгла свет, вышла на улицу.

— В чем дело? — поинтересовался тотчас подскочивший охранник.

— Собираюсь лечь спать.

— Вот и молодец. Можешь не волноваться, будем тебя охранять всю ночь. Так что бай-бай.

— Мне нужно закрыться изнутри?

— Твое дело. Если хочешь… А вообще на всякий случай закройся.

Замечательно, обрадовалась Глаша, значит, беспокоить ночью не будут. Она достала из кармана нагревшийся от долгого пребывания в кармане пузырек. А что, если подняться наверх, ночь теплая и комаров пока еще немного. Сказано — сделано. Прихватив с тахты медвежью шкуру и мощный американский фонарик, Глаша вновь выбралась наверх, расстелила шкуру под самым окном и улеглась на нее.

Горькая жидкость обожгла небо, стянула гортань, язык сделался словно каменный. Гла-ша судорожно вытряхнула в рот все до последней капли и стала ждать. Ничего не происходило, и она уж было подумала, что настойка испортилась. Из окна тянуло болотной сыростью, от лежащих у стен досок крепко пахло свежеспи-ленным деревом. В проем окна Глаше было хорошо видно ночное небо, на котором слабо светились одинокие звездочки. Внезапно сердце опустилось куда-то вниз и голова сильно закружилась. Тело как бы подбросило в воздух. Толчок оказался настолько резок, что Глаша икнула. Ее вновь затрясло.

Неожиданно стало так страшно, как до сих пор еще не случалось. Глаша решила, что умирает. Холодный пот покрыл все тело, жестокая лихорадка перешла в страшный озноб. Она уже хотела позвать на помощь, но вдруг почувствовала, как проваливается куда-то и летит в пустоту. Если до сих пор она как бы парила над собственным безжизненным телом, то сейчас обрушивалась с неимоверной скоростью, казалось, в самый центр земли. Тьма окутывала все кругом, падение замедлилось, а скоро и вовсе прекратилось. Тьма не расступалась, но она чувствовала: кто-то еще находится совсем рядом с ней. Кто — она не знала, но чуждое присутствие ощущалось вовсе не так, как в человеческом мире. Некто был как бы растворен в черной мгле или являлся частью этого мрака. Глаша ощущала, как медленный, но могучий ток затягивает во мглу. Ее несло навстречу неизвестному. И внезапно она осознала, кто рядом. Тот, кто так долго и безуспешно охотился за ней, пытаясь убить. В земной жизни затея не удалась, но сейчас он выходил победителем. Она ощущала его торжество, он захватывал ее сущность, ее тело, ее разум. Он ликовал, он безумно хохотал от радости. Наконец-то достиг! А желал он вовсе не ее физической смерти, а овладения разумом. Он добился своего. Ради этого стоило умереть.

И тут где-то очень далеко она услышала девушку, которую он убил до нее. Ту, из морга.:.

— Я тебя предупреждала, — едва улавливала Глаша, — если бы ты не принимала эту дрянь, он не смог бы захватить тебя. Теперь поздно… Самое страшное еще впереди.

Голос пропал. Глаша попыталась вырваться: каким образом, она не смогла объяснить даже себе, но попытка сделана. Однако ее не отпускали. Тот опутал ее как осьминог многочисленными щупальцами, Глаша могла лишь судорожно трепыхаться, но и это скоро стало невозможно.

— Спокойно, спокойно, — услышала она голос внутри себя, — не нужно дергаться. Ты моя отныне и навсегда. Ты ведь искала свое предназначение, пыталась познать истину, вот и познала. Истина в том, что теперь ты принадлежишь мне. Я мертв, но ты жива и будешь выполнять все мои приказы. И еще! Твоя беда в том, что ты никогда не была самой собой, жила выдуманной жизнью, нелепыми интересами. Ты — пустышка, а пустота всегда рано или поздно чем-то заполняется. Теперь ты заполнена мною, нравится тебе это или не нравится.

— Отпусти! — взмолилась Глаша. — Отпусти на волю. Я больше не буду!

— Не будешь что?

— Принимать наркотики.

— Глупая, отпусти я тебя, мне суждено исчезнуть, раствориться… А так я буду существовать, пока существуешь ты. И главное, я смогу довести свое дело до конца.

— Какое дело?

— О! Тебе понравится. Это как раз отвечает твоим вопросам о предназначении. Мы вместе, ты и я, будем бороться с разной нечистью. Очищать мир от скверны. Увлекательное занятие, уж поверь. А ты не чувствовала моего присутствия? Как только я умер, я сразу же нашел тебя и стал ждать. К счастью, недолго. А ведь мог и не дождаться. Сорок дней энергетическая субстанция, которую называют душой, может находиться на земле, потом она или переходит в новое качество, или разрушается. Но я дождался!

УГАДАЙТЕ, КТО ПРИШЕЛ?

— Я очень рад, что вы наконец появились! — Пашкин дед так театрально всплеснул руками, что Женя улыбнулась. — Нам нужно срочно поговорить. Возможно, разговор окажется длин ным. Ты пока можешь быть свободен, — обратился он к Пашке, — приедешь через час, даже час пятнадцать.

Он привел Женю в довольно просторную комнату, стены которой почти до потолка были заставлены книгами. Кроме книг, здесь имелся большой старомодный письменный стол, крытый зеленым сукном. На нем в беспорядке громоздились какие-то папки, пухлые растрепанные тетради, пожелтевшие рукописи — словом, весь тот хлам, который якобы сопутствует деятельности историка-краеведа. Кроме того, в комнате имелся продавленный диван с несколькими маленькими, когда-то красиво расшитыми цветными нитками, а теперь засаленными подушками.