Кровная связь

Айлс Грег

Майкл медленно помешивает ложечкой мороженое.

– Как только ты оказалась на острове, об этом сразу же узнали все, кому не лень. Но не думаю, что убить тебя пытался кто-то из островитян. Мне кажется, кто-то последовал туда за тобой или отправился на остров после того, как узнал, что ты там.

– Но я все равно ничего не понимаю. Какой смысл кому-то убивать меня?

– Смысл – очень растяжимое понятие. Какой смысл кому-то убивать тех пятерых?

– Ты прав. Если бы я узнала это, то раскрыла бы дело.

– Я знаю, ты

думаешь, что доктор Малик – не убийца. Но сейчас ты не в том состоянии, чтобы полагаться на свои убеждения.

– Знаю. Когда я перестаю принимать лекарства, то чувствую себя намного живее и воздушнее, но за это приходится платить. При этом явно страдает моя память и способность рассуждать логически. Может быть, когда я окончательно отвыкну от лекарств, все придет в норму.

– Малик занимает центральное место во всей этой истории. Он пока что единственное связующее звено между тобой и убийцами в Новом Орлеане. Он уже дал понять, что не оставит тебя в покое. По-моему, ты должна считать его главным подозреваемым.

Я кладу мороженое на язык, наслаждаясь его богатым ванильным вкусом.

– Собственно… ФБР уже разыскивает его. Да он и не мог знать, что я еду на остров.

– Ты не можешь быть в этом уверена. Зато ты знаешь, что он собирается тебе перезвонить, но не сказала об этом ФБР. Почему?

– С чего ты взял, что я не сообщила фэбээровцам?

В глазах Майкла я читаю: «Не держи меня за дурака».

– Я думаю, ты хочешь поговорить с доктором Маликом без свидетелей. Ты считаешь, что он сделает то, чего не смогли другие психотерапевты, – поможет тебе разобраться в прошлом.

– Например?

– Например, поможет понять, почему это случилось именно с тобой. Получить доказательства того, что растление действительно имело место. Как раз это я прочел сегодня о людях с подавленными воспоминаниями о сексуальном надругательстве. Даже когда им удается получить подтверждение, что эти воспоминания реальны, они все равно сомневаются в их правдивости.

По спине у меня пробегает холодок.

– Почему?

– Потому что признать, что надругательство действительно имело место, означает согласиться, что человек, который его совершил, никогда не любил тебя по-настоящему. Чтобы принять факт растления и смириться с ним, маленькая девочка внутри тебя, Кэт, должна признать: Мой папа никогда не любил меня. Как полагаешь, ты способна на это? Я, например, не уверен, что смог бы это сделать.

Еще никогда в жизни мороженое не казалось мне таким отвратительным, как сейчас.

– В этом и состоит суть проблемы, – продолжает Майкл. – Отрицание. Матери отрицают, что это происходит с их детьми, потому что хотят сохранить семью. Мы, все остальные, отказываемся верить в то, что добрый доктор, или наш священник, или симпатяга-почтальон занимается сексом со своим трехлетним ребенком, потому что если мы признаем это, то вынуждены будем признать и то, что вся наша цивилизованность – просто дерьмо собачье. Хуже того, мы вынуждены будем признать, что и нашим детям грозит эта опасность. Потому

что если мы не способны распознать насильников в тех, с кем каждый день здороваемся за руку, то как мы можем защитить своих детей?

– Этот разговор действует на меня угнетающе.

– Хочешь посмотреть фильм, о котором я говорил?

– Господи, только не это! Я готова спать целые сутки.

– Тогда этим тебе и следует заняться. – Майкл пожимает плечами с таким видом, словно мы в отпуске и решаем, поесть дома или пойти в ресторан. – Я понимаю, почему ты не хочешь ехать домой. Возвращение в физическое пространство, где имело место насилие, вряд ли можно назвать хорошей идеей.

– У тебя правда есть комната для гостей, в которой я могу остановиться?

Он улыбается.

– У меня их три. Там тебе никто не помешает. В твоем распоряжении весь второй этаж. Ты узнаешь, что я внизу, только если спустишься и наткнешься на меня.

Я выжидаю несколько секунд, прежде чем сказать:

– Я не хочу показаться неблагодарной, но многие парни уже давали мне подобные обещания. И никогда не могли их сдержать.

– Я не такой, как многие парни.

– Я верю тебе. Вот только почему?

Ответом мне стала неожиданно робкая, смущенная улыбка.

– Вероятно, потому, что годы моего полового созревания прошли не слишком удачно. Я понимаю, что такое отложенное вознаграждение.

– Ага, так вот что тебе нужно от наших отношений? Благодарности? В самом конце?

Майкл внезапно становится очень серьезным.

– Я так далеко не заглядываю, о'кей? Я даже не знаю, хватит ли у тебя здравого смысла на настоящие отношения. Просто ты мне нравишься. И всегда нравилась. Я думаю, что ты очень красивая. Но это видно всем. Я просто хочу сказать, что ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь, и не беспокоиться, что придется расплачиваться за это.

Почему-то я ему верю.

– Отлично, договорились. А теперь покажи мою спальню.

– Сама найдешь, не маленькая. Все, что тебе нужно знать, это то, что она наверху. Заблудиться трудно.

Широкая улыбка расплывается у меня на лице. Прежде чем она успевает увянуть, я поворачиваюсь и выхожу в холл, где находится лестница на второй этаж. Я помню расположение комнат в доме еще с тех пор, когда он принадлежал Хемметерам. Когда я ставлю ногу на вторую ступеньку, до меня доносится голос Майкла.

– Утром я должен буду уйти на работу, – говорит он, входя в холл. – Но я собираюсь оставить «форд» в твоем распоряжении.

– А на чем поедешь ты?

– У меня есть мотоцикл.

– Мотоцикл?

– Это тебя удивляет?

– В общем-то… – С губ у меня срывается какой-то странный, незнакомый смех. – У тебя есть самолет и мотоцикл. Наверное, для меня это ассоциируется с людьми определенного типа. Но ты как-то не похож на них.

– Не следует доверять стереотипам.

– Один-ноль в твою пользу.

Он делает шаг в сторону кухни.

– Я оставлю ключи на столике.

Я уже поднимаюсь по лестнице, когда понимаю, что одна его фраза не дает мне покоя с тех пор, как я ее услышала.