Кровные братья
Шрифт:
— Ага. И «сам» с гордостью показывает ее своим гостям, а гости у него, как ты догадываешься, не совсем простые. Президенты и премьер-министры разные. И только на днях стало ясно, что картина эта, выдаваемая за шедевр русского классика, на поверку оказалась…
— Подделкой! — выдохнула Ирина.
— Совершенно верно! Более того, кое-кто еще из видных деятелей нашей страны попал в такой же переплет. Купленные и подаренные картины, по заключению экспертов, — умелые подделки!
— Вот это да! Это уже за гранью доступного!
— Вот именно.
— То есть
— Конечно, крадут. И не только иконы. Наши органы ведут поиски пятидесяти пяти тысяч украденных предметов — это четыре тысячи картин, тридцать семь — заметь! — тысяч икон и полторы тысячи редких книг. А также ювелирные украшения, монеты, медали и, — Александр Борисович поднял палец, — музыкальные инструменты.
В этот момент прозвенел звонок, и толпа фланирующих зрителей-слушателей постепенно стала редеть.
— В Санкт-Петербурге из квартиры музыканта оркестра Мариинского театра похищен антикварный альт восемнадцатого века. Из Эрмитажа в 2001 году — картина французского художника девятнадцатого века Жана-Леона Жерома «Бассейн в гареме», оценивается в девятьсот тысяч долларов.
Ирина подняла глаза на Турецкого.
— Да-да. Девятьсот! Разыскивается и картина Малевича стоимостью два миллиона долларов, исчезла из частной коллекции десять лет назад. А в конце ноября прошлого года на таможне в Брянске у гражданина Украины, следовавшего поездом Москва — Киев, были изъяты три предмета старины конца девятнадцатого века на общую сумму сто семьдесят тысяч рублей.
— Тоже неплохо! По-своему талантливо.
— Да, недурно. Братина из сплава серебра, золота и бронзы, пресс-папье из серебра девятьсот одиннадцатой пробы, кулон, украшенный алмазами, и еще коробочка для хранения драгоценностей. Все предметы были тщательно подобраны друг к другу и вывозились явно на заказ.
Прозвенел второй звонок.
— Кстати о поездах. Я, Шурик, вспомнила одну историю.
— Так-так!
— Это мне одна моя коллега рассказывала. Короче, так. Жила-была советская семья: он — альтист, она — учительница литературы. Когда началась перестройка и все граждане принялись кататься туда-сюда, муж — его звали Гена — поехал в Германию и получил там место в оркестре, если не ошибаюсь — в Мюнхене.
— Понятно.
— Проблема в том, что он не мог вывезти свой альт.
— Он принадлежал ему или государству?
— Альт был его, купленный. Но по советским законам считался государственным достоянием, поскольку это был очень старый немецкий альт, девятнадцатого века. То есть вывезти семья его не могла.
— Очень интересно.
— Так вот, эта дама, по имени Лариса, когда ехала в гости к мужу в Мюнхен…
— А он уже был там? — переспросил Турецкий.
— Да, он подписал контракт и сразу же приступил к работе.
— Погоди, а на чем же он играл, если его альт был в Союзе?
— Боже ты мой, Шурик. Сразу видно, что ты не музыкант. Ну кто-то из коллег по оркестру дал ему на время инструмент. Это же дело житейское. У каждого уважающего себя оркестранта есть запасной инструмент.
— Так
— Как? Ну, во-первых, ему инструмент дали попользоваться, а вовсе не подарили. Во-вторых, это был его родной, любимый, привычный альт.
— Это имеет такое значение?
— Ну конечно! Свой инструмент — это как…
— Свой автомобиль?
— Гораздо больше. Это как друг. Как партнер, как муж или жена. Привычный, любимый, ты понимаешь его, а он понимает тебя и чувствует, когда тебе плохо.
— Так, это понятно, ну а в-третьих?
— Что «в-третьих»?
— Ты сказала «во-первых», «во-вторых»…
— А, ну да! В-третьих, его альт был просто объективно намного лучше, чем любой временный инструмент, который ему бы дали в оркестре.
— Я так догадываюсь, что финал твоей истории таков, что старинный альт благополучно вывезли контрабандой из СССР, и ты, жена помощника генпрокурора, неприкрыто сочувствуешь контрабандистам.
— Шурик! Прозвенел третий звонок.
— Ну так расскажи уже!
— Короче, кто-то надоумил Ларису. У нее было два красивых «фирменных» чемодана. В них внутри — ерунда, тряпки. А еще она взяла с собой в поезд старую, замызганную такую, хозяйственную сумку. На дно сумки положила альт, завернув в кухонное полотенце. А сверху набросала разную муру, которую обычно берут с собой в дорогу: жареную курицу в газете, какие-то вареные яйца, скорлупы накидала, разные обрывки и огрызки.
— Браво! Остроумно. Ну и что же?
— Ну, конечно, сумку с альтом на границе даже не открыли.
— И это мне рассказывает жена… Но история поучительная. Очень поучительная.
— Ой, Шурик, пойдем скорее, мы же на второе отделение опоздаем. Райцер будет играть концерт Чайковского — это должно быть что-то убийственное.
— В смысле?
— В смысле гениальности. Побежали! И респектабельная пара устремилась в концертный зал.
СКРИПАЧИ (продолжение)
Лишь в тот момент, когда, вытряхнув из плотного бумажного пакета, он аккуратно разложил на надгробной плите Леонида Борисовича Когана несколько заранее припасенных небольших иерусалимских камней, Райцер определенно почувствовал, что все-таки он не напрасно согласился на эту поездку. До сих пор многое из происходящего не только раздражало, но и по-настоящему злило: и чрезмерно затянувшийся полет, и тупая и надменная «проницательность» российских пограничников и таможенников, и надутая, самовлюбленная важность встречавшего его министерского хмыря…
Да и потом, разве же так он десятилетиями рисовал в воображении свое возвращение в Москву, в свой самый любимый и дорогой город? В Москву надо приезжать конечно же летом, и либо совсем рано, когда «утро красит нежным светом», либо ближе к вечеру, когда солнце, изломанное и уходящее, ослепительно отражается в окнах верхних этажей, или как это там с завораживающим волшебством в простых и обычных, казалось бы, словах изложено у Михаила Афанасьевича?
Но ночью, в метель, в пургу… Бр-р-р!..