Кручина
Шрифт:
Я думал, чем дышат в просторах,
Где всюду мерещится тлен.
В Кручине никто не остался.
Тем лучше. Где плачут сычи,
Щемящую в жилах усталость
В безлюдье попроще лечить.
Не думал тогда я, что вскоре
В навек позабытой дали
Сидеть буду под осокорем
С пригоршней могильной земли.
Пока ещё помыслы живо
С иным разбирались в стране,
Куда нас винты и пружины
Несли над сетями полей.
Тоска
На сердце – осколок вины.
Тогда по родимым пенатам
Ползли отголоски войны.
Народ, как советский последыш,
Соперничал в живости уз.
Но с братних когда-то соседей
Не все захотели в союз.
За годы свободы крылатой
Хватило всем прений и трат.
И вот уже брата на брата
Погнал на войну демократ.
Границы на то и границы,
Чтоб с доблестью их защищать.
Недаром летят эти лица
Отведать родного борща.
Кто спрячется, кто отвоюет,
Кого не отпустит семья.
Кого-то с немым поцелуем
Обнимет сырая земля.
А кто-то, не зная, как я вот,
Куда им податься в толпе,
На дне неоправданной ямы
К бумаге тогда прикипел.
В подвалах столичного света
Шарахаясь целую ночь,
Я стал походить на поэта
И думал хоть как-то помочь.
Но то ли мне скучно под флагом,
То ль узок культурный багаж,
В соседе слепую отвагу
Я чтил за народную блажь.
Ответил он прямо и веско:
«Пойду, мол, и пусть будет так!»
Моя же на сборы повестка
Сгорела вначале атак.
Ни дня не проведши в покое,
Я в сердце то тяжкое взял,
Что с нами случилось такое,
Чего уж исправить нельзя.
Я сделался грубым и чёрствым.
Мне ясно, что наши сыны
Пошлют нас, талантливых, к чёрту
В разрухе родной стороны.
И в этом никто не виновен.
В общественный метя психоз,
Как-будто раскроется внове
Один нам и тот же вопрос.
Споткнувшись на уличной гари,
Никто среди грязи похвал
Не вспомнит среди олигархов,
Кто первым брусчатку поднял.
И как с этим быть, не пойму я,
Когда под рукой автомат.
Вот так, в самолёте тоскуя,
Я сдерживал скрежет ума.
Мы сели. Уж тёмные чары
Спускались с небесных кадил,
И месяц носатым овчаром
С отарой по небу бродил.
За полем виднеется город.
Стою я ни нежен, ни груб.
Когда-то я был здесь так молод
В касаниях преданных губ.
Сюда после школы неполной
Ходил я в один институт.
Здесь
Под тихие речи в порту.
Подумаешь – не было вовсе.
Далёкими были те дни.
Казалось, мы вместе, а после
Мы всё же остались одни.
В ту пору с учительским стажем
В округу вернулся мой друг
Под страхом, что лишнее скажет,
И власти за это припрут.
«Здорово! Как думаешь, плохо,
Что мы натянули вожжу?
Пока нас никто не прихлопнул,
Я кое-что перескажу.
Когда пропадал ты нацменом,
Страна уж сгорела дотла.
Я вижу в тебе перемена
Какая-то произошла.
В деревню? Там друг наш Андрюха
С женой наживают хлеба.
Я был там в апреле. Он сухо
Всегда вспоминает тебя.
Но не было в речи ни злобы,
Ни гнева, что стынет пургой.
Жена отвела меня, чтобы
Признаться, что ты, мол, другой.
Неужто сюда по повестке?
Сейчас, брат, такой здесь подъём!
Вчера мы собрались и резко
Снимали за городом дёрн!
Там линия будет окопов.
Поедем! В траве на постах
Ты нашему бравому скопу
Стихи свои будешь читать!
Мы будем готовы, поверь мне,
Как грузные танки попрут.
Решило геройское время,
Кто Цезарь из нас, а кто Брут!
Ты помнишь ребят по общаге?
–
Без малого все на войне.
Один вот армейскую флягу
На память подкинул и мне.
Я сам здесь недавно. И всё же
Чиню переправы, плоты,
И шлю пацанам, что поможет:
Одежду, консервы, бинты.
Прочти же, как прежде ты жарил
И в бога, и в душу, и в мать!
Быть может, что завтра в пожаре
Меня ты не сможешь обнять»
Роняю я с рук чемоданы.
Там галстук, рубашки, штаны –
Весь груз, что по случаю данный,
Нелеп здесь и очень уныл.
Читаю. Но тут же запнулся.
Присев на большой чемодан,
Заплакал… Но друг отвернулся
И скрылся, поди, навсегда.
Должно быть, он главное понял,
Что я здесь не дело вершить,
А просто бегу от погони
По склонам горящей души.
Что я всё такой же повеса,
И женщин бросаю друзьям,
И мир мой – потешная пьеса,
Поверить которой нельзя.
Что я разбазаривал, странный,
Талант свой за мелочь другим
В измызганных кафешантанах
Теперь, в окаянные дни.
Вокруг нас смертельные пляски.
Одетый в свой модный костюм,
Я шёл на вокзал без опаски