Круг царя Соломона
Шрифт:
Тульп посмотрел на часы и заторопился:
– Ну-с, я побежал.
И ушел.
Кадет принес лопату, и мы зарыли останки котенка в углу сада. Андрей запел гнусавым голосом:
– Со святыми упокой,был котеночек какой!И с ногами, и с ушами,и с пушистой головой!Андрей был добрый малый и хороший товарищ, но совершенный зулус. Придет, бывало, ко мне, пересмотрит все книжки на этажерке и скажет: «А у нас в корпусе таких книг
Схоронив котенка, мы отправились на реку купаться, а заодно помыть клеенку и Митины хирургические инструменты.
Я спросил Андрея:
– Неужели тебе не противно было его душить?
– Давид играл на лире звучно —Душить котенка очень скучно…– Нет, серьезно, без юнкерской чепухи…
– Раз надо, так о чем философствовать!
Притворяется, конечно, «силу воли» показывает.
Когда мы вернулись, Надя встретила нас в саду с заплаканными глазами:
– Какие вы все противные, видеть вас не могу!
– Не горюй, Надюха, – сказал Андрей. – Его уже приняли в кошачий рай как мученика науки.
– Дурак! – крикнула Надя. У нее брызнули слезы, и она убежала, зажимая рот.
– Вот психопатка, – сказал Андрей. – Пойдем, в лапту, что ли, схватимся?
Но играть нам что-то не захотелось, и мы с Агафоном пошли по домам. Пропащий день! И этот несчастный котенок, и с Надей нехорошо получилось.
– А все-таки зря загубили котенка, – сказал я. – Что мы узнали нового? Все эти премудрости нам по картинкам давно известны.
– Нет, почему же? Я почерпнул кое-что. Мне приучаться надо. Я сам готовлюсь подвизаться на этом поприще.
– Черт с ним, с поприщем, еще успеешь наподвизаться. Нет, зря загубили котенка!
– Вот уж не думал, что ты такой сентиментальный. Это на тебя Надины истерики повлияли. А как же вивисекция? Наука требует жертв.
– Может быть, ты и прав, а все-таки противно.
Изгнание беса
Как-то в конце лета зашел ко мне мой приятель Санёка. Я сидел дома и перебелял для учителя-словесника женской гимназии его философский трактат.
– Бросай свою философию, пойдем к монахам. У них нынче после вечерни будут кликушу отчитывать. Любопытно.
– А кто сказал?
– Забегал Федька Рытов, божился, что не врет.
Федька, Санёкин сосед, ушел недавно ради легкой жизни с согласия своего отца-столяра в монахи, но по старой памяти все таскался домой. Монастырский устав у них в скиту был еще не строг, кельи для монахов стояли прямо в лесу, и даже забора кругом не было.
Мой приятель Санёка с нынешней весны сильно взялся в рост, раздался в плечах и перерос меня мало не на целый вершок. Теперь его постоянно наполняет беспокойное ощущение этого роста. Он то раздувает грудь и стучит по ней ладонями, то щупает свои мускулы, то сгибает руку и заставляет нас убедиться, какие твердые стали у него бицепсы. Беспокоят его и выступившие на лице прыщи, и он то и дело достает из кармана круглое зеркальце и озабоченно глядится в него, поворачивая голову и так и эдак.
Несмотря на прыщи, Санёка – красивый
– Пошли, что ли, Александр Македонский?
По дороге нам нужно зайти еще к Сашке Лычагину, прихватить и его в компанию.
Санёка и Сашка друзья неразливные. Сашка – смугл, некрасив, с хмурыми гляделками и жесткими, прямыми, как у индейца, волосами, глядит Санёке в рот и слушается во всем.
В большую перемену в школе ходят они, бывало, вместе по коридору или по школьному двору, и Санёка, плавно жестикулируя, ораторствует:
– Каждый мыслящий человек обязан отдавать себе отчет во всех своих поступках!
Или:
– Каждый мыслящий человек должен рассуждать согласно законам логики!
Следом за ними обычно таскался добровольным клоуном Семка Попов и, кривляясь и гримасничая, передразнивал каждое движение Санёки.
«Мыслящие человеки! Мыслящие человеки!» – пищал он, отпрыгнув подальше во избежание таски.
Санёка и бровью не повел, как и подобало философу-перипатетику, но прозвище «мыслящие человеки» за друзьями осталось. В их компанию я был принят за начитанность; мы хоть и были одноклассниками, но я был моложе на год, и разница лет начинала уже сказываться: они были почти женихи, а я еще мальчишка.
Сашку Лычагина мы застали в сарайчике за домом, где на летнее время он устроил себе логово: соорудил из досок столик и ложе, земляной пол чисто вымел и посыпал песочком.
В углу лежит пудовая гиря для развития мускулатуры. Санёка хватает ее и, став в позу циркового силача, начинает упражняться.
Сашка неторопливо и основательно, как все, что он делал, собирается в поход. Выглянул за дверь и поглядел во все стороны – не идет ли кто? Поставил меня у входа сторожить, а сам стал копать песок и отрыл жестяную коробку с «нелегальщиной».
Это была пачка отпечатанных на гектографе прокламаций, появившихся в ту пору в изобилии и в нашем городе: «Хитрая механика», «Конек-скакунок», революционные песни: «Марсельеза», «Варшавянка», «Смело, товарищи, в ногу», «Похоронный марш» и другие.
Сашка вынул прокламации из жестянки, сложил их в специально им самим сшитый холщовый мешок и повесил на шею под рубашку.
– Поглядите-ка: не заметно, что спрятано?
– Охота тебе перепрятывать да трястись, – сказал Санёка. – Я один раз прочитал и все вот здесь, в башке, запер. Хочешь, прочту любую назубок?
И он затараторил из «Конька-скакунка»:
Раз, два, три, четыре, пять —Вышел месяц погулять,Шесть, семь, восемь, девять, десять,Царь велел его повесить.Часты звезды набежалиЦарю месяца не дали… —