Круг иных
Шрифт:
– Постучитесь в дверь, спросите Сабину, так? Дальше из парадной пройдете до упора, там будет дверь, так?
Несложно запомнить. Заверяю, что не отстаю от него «ни на шаг».
– Парадная вас не интересует: вы пройдете в заднюю часть дома. Там и встретимся.
Он уходит первым. Мне велено выждать какое-то время и лишь потом идти следом. Такое чувство, будто меня попросили закрыть глаза и сосчитать до пяти. Когда досчитаю, наверное, крикну: «Пять! Я иду искать, кто не спрятался, я не виноват!»
Кажется, скоро есть захочу. Вышли мы с Бруно спозаранку, едва забрезжил
Оказывается, на этой улице у каждого дома есть арка над входом, и у половины из них кирпичная (у остальных- выложенная каким-то белесым камнем). И красные ставни тут не редкость. Правда, в этот час закрыты они только у одного дома, а вот дверь как раз нараспашку.
Заглядываю: нет полной уверенности, что пришел по адресу. Попадаю в коридор, ведущий во внутренний дворик. Здесь чисто, убрано, двор вымощен кремового цвета кирпичом. Возле деревянного ведра лежит метла с прутьями, крепко стянутыми белым шнуром. Никого поблизости не видно. Разворачиваюсь, выхожу на улицу, в недоумении уставившись на закрытые ставни.
Знакомый оттенок. Мягкий приглушенный цвет, нечто среднее между бурой глиной и багрянцем заката. Матери он очень нравился – она всегда его выбирала из каталога оттенков. Называют его этрусским красным; так выкрашена входная дверь у меня дома.
Вновь захожу в парадную и направляюсь к боковой двери. Стучусь, мне почти сразу открывают. На пороге стоит женщина средних лет в фартуке, с кофейником в руке. Впускает меня без вопросов, и я оказываюсь в довольно темной комнате. Дама с кофейником идет впереди, потом вдруг останавливается и с приветливой улыбкой указывает куда-то в глубь комнаты, на единственного человека, который тут находится, кроме нас. Это молодая женщина в мятой блузочке и красном жакете без рукавов. Ока сидит на стуле и спит, подперев рукой подбородок.
Дама с кофейником обращается ко мне на своем непонятном языке и почему-то хихикает. Позади спящей – бар с выпивкой. Оборачиваюсь туда в полной уверенности, что в баре непременно должен быть кот. И точно: зверек тайком прокрался к съестному и пытается стащить с блюда отварную курицу с не по-куриному длинной шеей. Деревянный пол выкрашен наподобие шахматной доски, черные ромбики потускнели. Все это мне знакомо. Женщина с бряцаньем опускает на стойку кофейник, замечает кота и замахивается на него. Спящая открывает глаза, зевает и поднимает на меня заспанный равнодушный взгляд,
– Ладно, – бормочет она. – Ладно. Я говорю:
– Сабина.
Та, с кофейником, вскидывает брови, мельком оглядывается на дверь за своей спиной и тут же отводит глаза, будто ничего не слышала. Другая пожимает плечами и возвращается в позу, в которой дремала. Я открываю дверь и захожу. Здесь тесно и полно народу. На стуле с высокой спинкой спит пожилой мужчина; он сидит очень прямо – заснул, не снимая
При моем появлении Экхард поднимает взгляд, подходит ко мне с довольной улыбкой и тянет меня за руку.
– Вы здесь! Вот здорово!
Он обращается к остальным с краткой речью, в которой я узнаю слово «Англия»: учитель вводит меня в круг собравшихся. Все хлопают, старик просыпается и снимает шляпу. Дамочка средних лет наливает мне бокал напитка, который пьют все местные. Похоже, я у них гвоздь программы.
– Эти люди тоже в списках, – поясняет Экхард. – Полиция ищет их для дознания.
– Почему?
Он пожимает плечами.
– Наша деятельность вызывает опасение у властей.
С трудом в это верится – собравшиеся не похожи на злодеев и, даже напротив, производят впечатление весьма благопристойной публики.
– Вы пропагандируете идею сопротивления?
– Нет, – отвечает Экхард, – о сопротивлении и речи не идет. Просто мы – образованные люди и понимаем, сколь велика разница между жизнью здесь и жизнью там. Мы умеем думать. Мы – круг иных.
– И только-то?
Экхард устремляет на меня непонимающий взгляд.
– А вам разве не ясно? Здесь достаточно усомниться в решении властей о вводе чрезвычайного положения или быть другом того, кто в этом усомнился. Достаточно, чтобы вашу фамилию обнаружили в записной книжке родственника, чей знакомый высказал крамольную мысль, и вас потащат на допрос.
Учитель, распалившись от негодования, стал осыпать меня обвинениями не хуже любого следователя.
– Вы в полной мере представляете себе опасность, которую несет в себе терроризм? Вы согласны, что в борьбе с террором оправданы любые меры? Если нет, значит, вас самого окрестят террористом! Значит, ваши умонастроения способствуют распространению насилия! Вы – гниль, которую необходимо срочно вырезать!
В неистовстве праведного гнева у Экхарда зарделись щеки. Что тут скажешь? Не зная лучшего способа оградить себя от нападок, отпиваю из бокала: там налит яблочный сок.
– Простите, пожалуйста. Не могу спокойно говорить. Вы, верно, еще не ели?
Не ел. Мне приносят пищу: нарезанный кусками мясной пирог, холодную отварную картошку, квашеную капусту. Очень скоро становится ясно, что в этой компании каждый немножечко говорит по-английски. Все желают продемонстрировать свое умение, и меня осыпают целой чередой сюрреалистических утверждений, в ответ на которые я, не забывая о трапезе, пытаюсь выдавать вразумительные реплики.