Круг одного
Шрифт:
Отлично, Джен. Ты просто молодец. Кидайся на каждого, кто тебе подвернется, — тогда уж тебе точно никто ничего не скажет.
День идет своим чередом. Я встречаюсь еще с десятком Джулий Логан, которым в разной степени нечего сказать о Риве Барнс. Даже грязи никакой нет — кроме общего невысказанного предположения, что она давала Арнольду.
Может, это Эразм Трейнор убил ее — за то, что не удовлетворяла шефа?
Дональд и Патриция Барнс — славные люди, живущие в заповеднике времени,
С родителями у меня тактика несколько иная. Сотрудникам я кое-какие вопросы не задаю, потому что нутром чую, что все наши интервью будут просматриваться в трехмерном изображении.
— Рива была знакома с какими-нибудь телепатами?
Мисс Барнс:
— Нет, насколько мы знаем. Она была не из таких.
— Не из каких?
— Не из таких, которые общаются… с этими людьми. — С уродами из цирка, что ли? Вроде меня?
— Она поддерживала с вами связь, когда работала здесь, на Западном побережье?
— О да. Мы разговаривали с ней пару раз в месяц, правда, Донни?
— Да, а то и чаще. И она всегда приезжала домой на Рождество.
— Ясно. А не показалось ли вам, что ваши контакты стали реже — ну, скажем, за прошедший год?
Недоуменные взгляды.
— Не думаю. Конечно, работа отнимала у нее много времени…
— Она часто говорила о своей работе?
— Она не могла. Так она говорила. Но ей, по-моему, было интересно там.
— Она не говорила, что именно находит интересным?
— Ну, она занималась самыми разнообразными делами вместе со своим боссом. Путешествовала. Хорошо зарабатывала.
— Она рассказывала еще что-нибудь о своем боссе? Вы когда-нибудь виделись с мистером Уотерсом?
— Почти что нет. Но он прислал нам письмо, когда она… когда ее нашли.
— Имя «Женевьева Уилкерсон» говорит вам что-нибудь?
Оба качают головой.
— А Мэри Фолкоп?
Нет. Никакой связи с другими жертвами. Приходится сознаться, что в серийных убийствах я не мастак.
Я ищу наугад — ищу хоть что-нибудь.
— Сохранилось у вас письмо, которое прислал мистер Уотерс?
— Да. Сейчас принесу. — Мистер Барнс скрывается за кадром, а мы с мисс Барнс молча смотрим друг на друга.
— Вы хорошо себя чувствуете, мисс Шестал? Вид у вас неважный.
— Хорошо, — поспешно отвечаю я. Мистер Барнс возвращается, к счастью. Он читает письмо:
— «Я чувствую себя ответственным за вашу потерю. Мои соболезнования». Подпись: Ричард Уотерс.
Гм-м. Интересно. Ведь Ричард не ее босс. Впрочем, они вряд ли уловили разницу. А Ричард, похоже, занимается всякими мелочами, на которые у босса нет времени.
Они по-своему чрезвычайно устойчивы, эти селяне. Мисс Барнс за время разговора несколько раз с трудом удерживается от слез, но мистеру Барнсу нечем выразить свое горе или вину за то, что не уберег дочь. Оба кажутся потерянными, потеряв дочь —
Действительно ли мы стремимся к справедливости? Барнсы об этом не упоминают. Они не ищут
мщения. Я не знаю, насколько черно у них на душе, насколько затемнила тень убийцы их жизненное пространство. Я завидую их благостной темноте, мне противно насильственное шуршание тысячи незнакомцев у меня в голове.
А если не к справедливости, то к чему? К пониманию? К тому, чтобы усвоить наконец некий необходимый урок, страшную истину от злонамеренного Бога?
Не знаю.
Ночью я думаю о Барнсах, о том, что принадлежу к людям, с которыми Рива Барнс не общалась. К цирковым уродам. К «способным». Но я не всегда была телепатом. Не всегда была уродом.
Однажды летом, когда мне было пятнадцать, мы отдыхали на «Джерсийском побережье, Инкорпорейтед» с множеством толстых туристов и детишек всех возрастов. Никто еще так не старался получить удовольствие, как мы.
Рано утром мы шли на пляж. Песок, уносимый ветром, висел над бесконечным пространством, как желтый дым. Пляж был широк, и прибой бесшумно разбивался о противозагрязнительный плексигласовый барьер, поставленный в море за двести ярдов от берега.
— Этот пляж такой длинный, что по нему можно идти, и идти, и идти, пока не увидишь себя идущей с другой стороны! — Глупость, но как раз такая, которую хорошо выкрикнуть против ветра. И как тут чисто, думаю я, старательно переступая через темные нефтяные пятна на песке.
«Джерсийское побережье» — самое большое и притом не забитое бетоном, что я видела в жизни.
Когда ветер меняется, слышно даже, как трещит огонь там, где прямо из моря поднимается черная дымовая завеса. Этот звук даже четче, чем тихие удары прибоя, — кажется, будто шелк рвут. Если присмотреться как следует, в черном облаке видны ацетиленовые проблески — точно сварочная горелка, питаемая бесконечным током газа прямо из океана.
Мой отец зажег сигарету, когда облако накрыло нас. На миг мы испытали непривычное чувство — песок шуршит кругом, и света нет… Когда снова просветлело, стало так, как будто мы пережили приключение.
Папа оглядел пляж и сказал: «Здесь». Мы с мамой расстелили одеяла и сбегали к разносчикам за шезлонгами. Мы поставили их, пока папа пускал свой дым.
— Пойду погуляю, — сказала я, и он кивнул. Потом закрыл глаза и уснул — даже не велел мне надеть что-нибудь поверх бикини, и хорошо, я ведь хотела, чтобы мальчишки обратили на меня внимание. Пойду погуляю. Буду идти, пока не увижу себя идущей с другой стороны. Мне нравится ступать по песку, несдуваемому и бесконечному. Нравится, как пахнет океан — соль с примесью гнильцы и мазута, немножко даже нефтью от пылающего в море костра. Вышки нефтеперерабатывающего завода вдалеке напоминают мне о доме и о ржавых насосах, качающих нефть из песка.