Круг
Шрифт:
Ворон, кусая ус, разглядывал сверху девятерых, что расседлали лошадей и тащили седла к себе. Не хромают, не горбатятся, не перекошены. Будто с прогулки приехали.
– А дальше?
Верна покосилась по сторонам, словно опасаясь чутких ушей. Сама себе удивилась. Так и полоумной стать недолго. Кого тут можно бояться, что скрывать?
– Зарубила одного или двоих, вернее, добила. Остальных – они. Будто выгнали безоружных отроков на матерых головорезов, прошли стан коффов, ровно отару овец. Рубили степняков, точно скот на убой, стук стоял на всю долину, когда мечи врезались в туши… хотела сказать, в тела. Чавкало так, что едва сознание не потеряла. И знаешь,
Ворон покачал головой. Откуда же ему знать?
– Едва степняки отхлынули, мои… – Верна кивнула на десяток, – голыми руками вырвали у раненых сердца и сожрали! Кто-то из коффов еще жив, таращится испуганными глазами, а из тебя сердце тащат!
– Веселые парни. – Ворон огладил бороду. – В горячке боя, бывало, и горло врагу грызешь, но чтобы сердце жрать…
– Вырвать и сожрать! Иногда мне кажется, что, будь даже коффы в доспехах, все равно достали бы.
– Видел такое разок. – Заломовец нахмурился, припоминая. – В свите саддхута Паграм-Терке, чью галеру мы таскали по морям, состояла особая дружина – пятнадцать мечей, не отходивших от него ни днем ни ночью. Случилась как-то морская схватка, рубились долго, остервенело, но, в конце концов, на галеру хлынули враги. Нам, понятно, все равно, кто кого прирежет, ну и глядели через решетку в полу, как битва идет. Те пятнадцать окружили саддхута, и никто не пробился через это кольцо, трупы уже всю палубу устлали, а через борта все новые лезут. И тут кто-то из отчаянных Паграм-Терке встал над хрипящим врагом и с размаху ка-а-к воткнет пальцы тому в грудь. Какой-то бесшабашный отчаюга попался, без брони. Согласен, чавкает живая плоть весьма отвратительно. Бедолагу даже в воздух поднесло, когда отчаянный потащил сердце наружу – браслет в грудине застрял, кисть не сразу вышла. Ну и сожрал за здорово живешь, на глазах у остальных налетчиков. Те сразу боевой пыл утеряли. Квелые стали, побледнели.
– Меня наизнанку вывернуло, – призналась Верна. – Сижу в луже крови и блюю. Вам, парням, всяко полегче, а мне как в мужское одеяние ни прячься, баба есть баба. Парень из коффов лежит в шаге от меня, руку простер, будто за успокоением, а у самого грудища распахнута, точно зев. Только прикрою глаза, слышу «тюк-тюк-тюк…» – то мечи в тела врубаются, и кровища брызжет во все стороны. Ну и понесло меня наружу…
– Наши едут, – усмехнулся Ворон, показывая рукой на дорогу, что вдруг заклубилась. – Может быть, тоже попробовать? А?
– Ратник в помощь. – Верна отчаянно замотала головой, прогоняя омерзительное видение. – Только без меня. Без меня! Я «переела» крови, меня тошнит…
Истерзанное тело Брюха в лесу… Не вышло бы так, что троица сбежавших душегубов под Срединником – дело рук одного из девяти. С новоявленного женишка станется.
И все же кто они, хранители?..
Триста потеряли пятьдесят воев, тысяча – двести. В обоих случаях дело решили внезапность, отказ от тупого, бессмысленного навала и хорошее знание местности. Однако на все потери истинный князь многозначительно улыбался – возьмут Бубенец, вся остатняя дружина перейдет под новое, то бишь старое начало.
– Их осталось всего ничего, – на ходу пояснял Залом, аршинными шагами меряя двор крепости на пути в дождевую палату. – Тысячи три, не больше. Смекнули братцы-князечки, стянули всех в одно место, не стали больше дружину бить на части.
– Так ведь хорошо же! – крикнул кто-то из парней. – Все в одном месте! И бегать не нужно!
– Дур-рак, страна осталась без охраны, заставы пустуют, приходи кто хочет! – буркнул князь на
– Вылезла дура на люди, – буркнула десятница и поежилась. – Огребай полной мерой!
– Гляди веселей! – сзади хлопнули по плечу. – Твой десяток иной сотни стоит.
– А если попросят сказать что-нибудь умное, прикажешь глазами хлопать?
Сотники буквально занесли в думную палату, а уж там Верна зевать не стала, мигом за спинами потерялась. Не видно и не слышно. Притаилась как мышь, даже дышала вполраза.
– Из города шагу больше не сделают, – убежденно рокотал Залом на всю думную палату. – Ни единого человека братцы-князья далеко больше не отпустят! Это значит лишь одно: город придется брать!
– Стены больно высоки, – задумчиво бросил чубатый кряжистый сотник, прозванный Быком из-за обыкновения выглядывать на собеседника исподлобья. – Народец положим, а город… возьмем вряд ли.
– Осадить? – предложил кто-то из глубины палаты. – Очень уж круто за дело беремся, дров не наломать бы.
– Осадить? – переспросил Залом. – Князья дерутся, у мужиков чубы трещат? Не враги за стенами – свои. Последнее дело свой же народ резать.
– Тогда что? Пригрозить?.. Дескать, добром открывайте, потом хуже будет.
– Братцам чем хуже, тем лучше, – покачал головой Черный Коготь. – Смуту посеют, народ под вилы да топоры поставят. Мол, Залом плохой, всех под корень извести хочет.
– Как пить дать поставят, – согласился Папаша Палица. – Языки длинные, костей нет. Так причешут, что горожане последние рубахи снимут на благое дело.
– Подкопаться под стену?..
– Запрудить ручей?..
– Красный петух?..
Залом упрямо качал головой, отметая одно предложение за другим. Хороша будет победа, если город придется восстанавливать заново, а жителей сгонять на поселение из окрестных деревень, а то и вовсе ждать, пока народятся новые горожане.
Верна, задрав голову, угрюмо таращилась в небо через просветы в каменном своде. Хоть наверху и голубело, но первые звезды уже выкатились в небесный круг и лукаво заглядывали в думную палату. Не первый день и не последний. Вереница закатов и рассветов кажется нескончаемой, а вольница закончится через год. Немного времени удалось выторговать у жениха. Следующим летом придется надеть свадебный наряд и всю оставшуюся жизнь убеждать себя в том, что счастлива безмерно.
Иногда Верна сама себе казалась чудовищем, выродком в человеческой шкуре, ведь ни за что не смогла бы притворяться и глядеть на мир одним глазом, прикрыв другой. Хотя для большинства баб это вовсе не трудность. И сказать по совести, чем плох отчаюга, что ринулся за тобой через море, сунулся под мечи целой дружины и не отступился от соплюхи за долгие годы? Здоровенный, могущественный, вон какую дружину передал в охранение дорогой невесте, чтобы сгоряча не прирезали. А произнесешь его имя… нутро звенит, ровно гусельная струна. Морозно делается, как в зимнюю стужу голяком.
– Постучимся в ворота, попросим открыть, – пожала плечами. Хоть и произнесла вполголоса, однако услышали все. Звонкий голос расколол басовитый мужской гвалт, точно молния синюшное небо.
Вои замерли, будто воды в рот набрали, медленно повернулись и удивленно воззрились на Верну, сидящую на каменной приступке. Даже села, чтобы совсем не стало видно.
– Теплое подложи, – буркнул Залом. – Зад простудишь.
Кто-то перебросил через головы шкуру, и несколько рук буквально вздернули десятницу на вес, пока расстилали на камне овчину.