Круг
Шрифт:
Неожиданно для себя она выделилась из толпы и испугалась. Она боялась лишиться всего, что имеет. Боялась, что однажды все вдруг поймут, что она совсем не красивая, не интересная и не умная. Но больше всего она боялась того дня, когда это поймет Густав.
По толпе проходит гул. Двери школы открываются, и выходят сотрудники «скорой помощи» с покрытыми простыней носилками в руках. Они направляются к машине, толпа за ними смыкается. Все вытягивают шеи, стараясь разглядеть, что происходит. Сотрудники «скорой помощи» поднимают носилки в машину
«Наверно, чтобы народ вокруг машины разошелся», – думает Ребекка. Вряд ли есть необходимость торопиться с доставкой тела.
– Это он, – слышится запыхавшийся голос.
Ида Хольмстрем с Юлией и Фелисией, вечно следующими за ней хвостом. Ни дать ни взять – Билли, Вилли и Дилли [3] .
– Это Элиас Мальмгрен, – продолжает Ида.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Густав.
– Мы слышали, как учителя между собой разговаривали, – говорит Юлия.
3
Билли, Вилли и Дилли – племянники Скруджа Макдака.
Ида посылает ей убийственный взгляд, явно задетая тем, что ее перебили. Сейчас ее выход. Она рассказывает, не сводя с Густава больших по-собачьи преданных глаз.
– Ужасно, правда?
До того как Ребекка стала девушкой Густава, Ида не замечала ее, будто она была сделана из воздуха. А на следующий день после выпускного сразу позвонила и позвала купаться на озеро Дамшён. Как будто они сто лет были друзьями. Несмотря на абсурдность ситуации, Ребекка не смогла отказаться. Она смертельно боится Иды.
– Я не понимаю, как можно вот так – взять и покончить жизнь самоубийством, – говорит Фелисия.
Ида кивает.
– Это эгоистично. Хоть бы о родителях подумал.
– Ему, наверное, было плохо, – робко замечает Ребекка, и ей тут же становится стыдно за свою робость.
– Понятно, у него была депрессия, – говорит Ида, – но у всех есть проблемы. Что ж, теперь идти и вешаться из-за этого? Если бы все так себя жалели, на земле скоро не осталось бы людей.
– Я думаю, он гей, – решает Фелисия.
– Да, я читала, геи часто кончают жизнь самоубийством, – вставляет Юлия.
– Его чмырили, – резко отвечает Густав.
Ида ловит взгляд Густава и улыбается самой обаятельной из своих улыбок.
– Я знаю, Гу.
Ребекку чуть не стошнило. Гу – это ласковое прозвище, которое Ида придумала Густаву. Никто больше его так не называет.
– Но ведь Элиаса никто не заставлял краситься и носить такую одежду, – заявляет Ида.
Юлия и Фелисия поддакивают, и Ида продолжает, вдохновленная их поддержкой:
– В смысле, если ему казалось, что все так ужасно, он мог бы подстроиться и стать более нормальным. Я не говорю, что он виноват в этой травле, но он ничего не сделал, чтобы ее избежать.
Ребекка не сводит с бессовестной Иды широко
– Блин, Ида, – говорит Густав. – Ну и стерва же ты! Не надоело? Может, отдохнешь, а?
Ида мигает. И тут же смеется деланым смехом.
– Господи, какой же ты смешной, Гу, – говорит она, оборачиваясь к Юлии и Фелисии, которые неуверенно смотрят друг на друга. – У мальчиков такой грубый юмор.
Ребекка берет Густава за руку. Она гордится им и стыдится своего малодушия.
Мину и Линнея сидят на потертом темно-зеленом диване в кабинете директора. Сама директриса находится в соседней комнате, где обычно сидит ее заместитель, и разговаривает с сотрудником полиции.
Линнея вертит в руках мобильный, как будто ждет звонка. Мину изо всех сил старается не смотреть на нее. Всем своим видом Линнея показывает: не трогайте меня, оставьте меня в покое!
Кабинет у директора на удивление маленький. На полке папки разных цветов. Несколько увядших растений на окне. Шторы в бело-зеленую клетку не первой свежести, да и окно не мешало бы помыть. На письменном столе рядом с допотопным компьютером лежат аккуратные стопки бумаг. Стул некрасивый, но наверняка эргономичный. Единственное, что бросается в глаза, это лампа с орнаментом из стеклянных мозаичных стрекоз на абажуре.
Первый раз за все время Мину оказалась в кабинете директора.
К директору вызывают за плохие оценки или хулиганство.
Когда Мину училась в пятом или шестом классе, она мечтала о том, чтобы случилось что-то драматическое. Чтобы школа начала гореть или чтобы всех школьников взял в заложники какой-нибудь преступник. Чем старше она становилась, тем яснее понимала, как наивна она тогда была. Но только сейчас Мину поняла по-настоящему, насколько действительность далека от детских фантазий.
Ужас в реальной жизни – совсем не то, что ужас в фильме, это не интересно. Это страшно, грязно. И самое главное – это нельзя переключить на другую программу. Уже сейчас Мину поняла, что воспоминания об Элиасе будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь.
Ну почему я не зажмурилась, думает она.
– А я уже видела мертвеца раньше, – вдруг говорит Линнея.
Мину смотрит на нее. Взгляд Линнеи по-прежнему направлен на мобильный, который она вертит в своих испачканных тушью пальцах. Ее ногти аккуратно накрашены ярко-розовым лаком.
– Кто это был? – спрашивает Мину.
– Я не знаю, как ее звали. Одна тетка. Старая алкоголичка. Она умерла от инфаркта. Просто умерла, и все. Мне было пять лет или около того.
Мину не знает, что сказать. Это так далеко от ее жизни.
– Такое не забывается, – бормочет Линнея.
Вокруг ее глаз растеклась косметика. Мину вдруг понимает, что сама так и не плакала. Линнея, наверно, думает, что Мину – самое бесчувственное существо на всем белом свете. Но Линнея просто смотрит на нее.