Круги в пустоте
Шрифт:
Петрушко отбросил накидку и присел, готовясь встретить ночного гостя. Мысль закричать и тем поднять тревогу он тут же отмел. Уж если кому-то он потребовался, надо раскрутить это дело до логического конца. Значит, нельзя спугнуть.
Судя по дыханию, работал кто-то один. Что ж, уже легче. Может, даже и удастся скрутить, если только самбо не полностью выветрилось из отягощенных высокими думами мозгов. А магии бояться нечего, еще Алам говорил, вешая ему на грудь маленькую, с палец величиной деревянную рыбку. Знак, который носят все единяне. То есть, можно сказать, за своего приняли, хотя от предложения
Наконец усилия того, сопящего снаружи, увенчались успехом. Он прорезал достаточно большое прямоугольное отверстие, из которого сейчас же потянуло горьким травяным ветром, и появился даже кусочек неба — черного, но все же не настолько, как тягучая тьма в шатре. Потом на фоне неба появилась голова.
Ну-ну… Петрушко еще заранее скатал шерстяную накидку так, чтобы она изображала завернувшегося человека, видящего светлые сны о далеком доме… а сам стоял сбоку, в расслабленной позе. Этой расслабленности его в секции с большим трудом обучили. Кинжал он пока сунул за пояс — дай Бог обойтись без кровопролития.
И вот гибкая черная фигура по-кошачьи юркнула внутрь. Склонилась над накидкой, примерилась — и рука с чем-то острым резко нырнула вниз.
Петрушко, задержав дыхание, прыгнул на звук. Звуков-то все равно было достаточно. И тело, как выяснилось вскоре, неплохо помнило давние уроки. Прыжок на спину, болевой захват шеи, переворот на спину. К счастью, противник оказался отнюдь не медведеподобным. Ни с того ни в сего вспомнился контролер в троллейбусе. Того бы он не завалил… по таким бугаям лишь бомжи-Семецкие работают.
— Дернешься, зарежу, — спокойно сообщил Виктор Михайлович, левой рукой удерживая в захвате шею, а правой поднося узкое лезвие к горлу пленника.
— Режь сейчас, — отчаянно булькая, отозвался тот. Судя по голосу, совсем молодой.
— Нет уж, — сообщил Петрушко, — у нас так не принято. Сперва надо ознакомить общественность, провести дознание, чтобы все согласно закона.
И он оглушительно заорал — первое, что пришло в голову: «Рота — подъем!» От волнения даже забыв перейти на олларский.
Вскоре в шатре сделалось тесно от людей и дымно от множества факелов.
12
— Что, прямо вот сразу? — голос князя так и лучился чем-то, только Митька не понимал, чем. Не то медом, не то ядом… или и то, и другое вместе, в одной чашке. Сам князь стоял шагах в десяти от кассара, безоружный, улыбающийся.
— А чего тянуть? — пожал плечами Харт-ла-Гир. — По-моему, пожил ты уже достаточно, пора и в нижние пещеры, змей кормить.
— Может, сперва пообедаем? Сегодня у меня как раз змеиное мясо, тушеное с овощами. Или, по старой памяти, предпочтешь заплесневелую лепешку? Наверное, у меня найдется, если хорошенько поискать. А развлечься, кстати, не желаешь? Имеется большой выбор юных и пылких…
Кассар ни слова не говоря прыгнул, на миг силуэт его расплылся — и сразу же он оказался возле князя, проткнул мечом… к несчастью, не владетеля Тмерского,
— Я смотрю, мало чему тебя научили. Бездарен ты, братец. А ведь возился с тобой старина Хайяар, возился… да что с него взять, с толстолобого… Мужик он и есть мужик, никакого, понимаешь, благородства, никакой тонкости.
— Пасть захлопни, предатель! — сумрачно бросил Харт-ла-Гир, вновь оборачиваясь к князю.
— Ну вот, я же говорю: чувствуется школа. Ты вот сам посуди, разве это мыслимо: чтобы кассар в обучение к мужику пошел? Высокие, небось, животы от смеха надорвали, с небес подсматривая.
— Господин мой Хайяар благородный человек, — вскинулся кассар. — И сын благородного.
— Угу, только от навоза отмыться не успел… Его отец землю пахал, пока не подсуетился и не выпросил свободу и титул… хотя, как и любой мужик, заслуживал изрядных палок. Нет, дорогой мой, так быстро благородными не становятся… Вот посмотри на меня… Род мой известен полторы тысячи лет, упомянут в Желтых Свитках. Да хотя бы и на себя посмотри. Захудалые вы, конечно, Гиры, но лет триста, пожалуй, наскребете… наскребешь то есть.
На кассара было страшно смотреть. Вены на лбу его вздулись, к лицу прилила кровь, и он молча и резко рубанул мечом.
— Ну вот, — секундой спустя сокрушенно проворчал князь, — сговорились вы сегодня все, что ли? Халат мне весь попортили, теперь на швейника тратиться… как не стыдно?
— Кто говорит о стыде? — плюнул ему под ноги Харт-ла-Гир. — Предатель Тхарана, предатель государя? Уж не ты ли, мерзавец, собрался продать этого мальчика людям Хниа-Луаму, начальнику государевой Тайной Палаты? И ведь почти успел… кораблю-то недолго оставалось плыть, особенно если духов ветра в паруса запрячь… Уж не они ли, лазоревые воины, стоят сейчас лагерем в полудне пути от твоего замка и ждут лишь сигнала, дабы прийти и получить свое? А кто, интересно, посылал свиток изменнику Айлва-ла-мош-Кеурами, предлагая дружбу, золото и руку с мечом, лишь бы тебя не трогали его хандары? Кто клялся в любви к Единому и честил Высоких Господ наших?
— Я гляжу, ты многое унюхал, щенок… — задумчиво произнес князь. — Все такой же шустрый, все такой же глупый… Ничего-то ты не понял, да и где уж… Ну и чего ты хочешь? Чтобы я объяснял какому-то жалкому ублюдку всю глубину моих планов? Не дождешься! Давай лучше решим вот что: как именно тебе умереть? Сегодня так и так устраиваем казнь, вот этого дурня казним, — махнул он рукой в сторону тяжело дышавшего Синто. — Так объединять вас, или по отдельности? Как тебе муравьиная яма? Или лучше в кипятке сварить? Какие будут пожелания?
Кассар неожиданно расслабился, уперся острием меча в пол и задумчиво взглянул на князя.
— Я многое унюхал, — согласился он вполголоса. — И не так уж это было сложно. Ты, видимо, совсем обнаглел, князь, ты уже никого не боишься — ни Тхарана, ни государя, ни гнева Высоких Господ. Ты даже не прячешь следов. Надеешься на Господина мрака?
— Почему бы и нет? — Диу-ла-мау-Тмер с недовольным видом разглядывал дыры на халате. — Тиура-Гьянни-Лоу меня пока что не подводил. Мы, видишь ли, нужны друг другу.