Круги в пустоте
Шрифт:
— И всего-то, — пренебрежительно заявил воин, отходя в сторону. — Можно открывать.
— Это Имли-Лаотни, — шепнул Митьке Посвященный. — Добрый слуга Единого, а до обращения своего к вере — знаменитый сарграмский вор. Как видишь, даже злые навыки по воле Господа нашего обращаются ко благу. На самом деле, конечно, главный запор был не этот, а заклятье «преграды». Но сейчас все заклятья лопнули. Вот это, — указал он на висящую у него на шее деревянную рыбку, — силой Бога Единого разрушает магию.
Митька кивнул. Таких «рыбок» он видел и раньше — на корабле.
Дверь широко распахнули, изнутри, из темного пространства, дохнуло спертым подземным воздухом. Запалили факелы, Тми-Наланси нараспев произнес:
— Услышь нас, Творитель добра и воздаяние злому. Благослови дело наше, защити от всякого коварства вражия, разрушь воздвигнутые противящимися тебе стены, стены каменные и стены в душах живых. Избави страждущих от непосильного бремени, очисти и наши сердца, дабы ничто темное не примешалось к делу воздаяния Твоего. Сопутствуй нам, Праведный… да будет так.
И, растянувшись узкой цепочкой, все двинулись во тьму, откуда тянуло зябкой сыростью. Митька шел в середине, рядом с Посвященным, который время от времени поглядывал на него — не собирается ли снова куда-то улизнуть?
Митька не собирался. Гулять в одиночку по этим гадким дырам, без факела, без волшебного изумруда — да нафига ему такое удовольствие? К тому же летучие мыши… бр-р… И зачем? Только чтобы всем им показать, что нечего за ним присматривать, что он не маленький ребенок, нуждающийся в защите? Не самое подходящее место, чтобы права качать. Потом, на солнышке… Да и Синто если искать, то никак уж не в одиночку.
Факелы светили неровно, пламя чадило и металось, но, однако, можно было все разглядеть. Не то что в прошлый раз, когда он не видел дальше собственного носа. А сейчас трескучее желтое пламя выхватило из тьмы и щербатые серые стены, сложенные из неотесанных блоков, и утоптанный земляной пол, и даже мельчайшие переливающиеся капельки на камне — то ли росу, то ли изморозь.
— Камеры еще не здесь, подальше, — суетливо заговорил проводник. — Пойдемте, я все покажу. Я знаю, где кого держат, я им, бедолагам, питание носил. Уж и натерпелись они от князя жестокосердного…
Небось, еще утром, увидев князя, целовал его тень, мрачно подумал Митька. А тут фьють — и перестроился.
— А вот здесь у нас особо опасные содержатся, — словно экскурсовод в музее, пояснил проводник. — Тута вон, за этой дверью, кассар заезжий, который на князя меч поднять осмелился. Вечером казнить его должны были… вместе с обезумевшим мальчишкой-рабом.
Митьку враз прошибло потом. Значит, вот он здесь, Харт-ла-Гир! И Синто, наверное, тоже.
— А что, мальчишка в этой же камере? — спросил он как можно спокойнее.
— Ну что вы, юный господин, — осклабился проводник, — у нас так не делается. У господина князя каждому гостю отдельные
— Все, приглохни, — заткнул его десятник. — Давай, Имли-Лаотни, потрудись во славу Единого!
Бывший взломщик потратил на дверь ровно десять секунд, Митька специально считал. Всхлипнув, тяжелая дверь ушла вовнутрь.
Двое воинов с факелами шагнули во тьму и остановились возле входа. Старик мягко подтолкнул Митьку, и они вошли.
Лохматое рыжее пламя, треща и чадя, осветило неровные, сужающиеся кверху стены, слой гнилой соломы на земляном полу. В нос шибануло застоявшейся вонью. Маленькая и вытянутая камера — пяток шагов в длину, два-три в ширину — напоминала внутренность гроба. Понятное дело, камера смертника.
Сам смертник спокойно смотрел на них, лежа у дальней стены. Приглядевшись, Митька заметил тонкие, но, наверное, очень прочные цепи, тянущиеся со стены к ногам узника. Руки у него были завернуты за спину и, видимо, чем-то связаны.
— Здравствуй, Митика, — откашлявшись, произнес кассар. — И вам, любезные, тоже здоровья. Надо полагать, раз уж вы здесь, — взгляд его уперся в деревянную рыбку Тми-Наланси, — то здоровье Диу-ла-мау-Тмера явно оставляет желать лучшего. Я прав?
— Ищем, — сурово ответил старик.
— А что замок?
— Замок наш. Но что тебе до того, хаграно? Мы здесь не для пустых разговоров. Все просто, Харт из некогда цветущего края Гир… Мы — слуги Единого Бога, ты — идолопоклонник, слуга Тхарана. Что общего может быть у света и мрака? Что общего у твоих Высоких Господ и у Господа нашего Единого? Мы несем в Оллар спасение, ты служишь делам тьмы. Но душа твоя все же способна принять в себя свет. Потому решай. Если в сердце своем откроешь дверь Единому, признаешь Его своим господином и примешь Водное Просвещение — останешься жить. Если же тебе милее тьма, — он развел руками. — Тогда и уйдешь во тьму.
— Интересно, это вы каждому так? — хрипло спросил кассар. — Каждому, кто вашу веру отвергнет, голову откусите? Тогда, боюсь, в Олларе скоро сделается пусто… и по улицам городов будут бегать дикие звери.
— Не каждому, — Тми-Наланси глядел на него, сложив руки на груди. — Но ты не «каждый». Ты особенный. У тебя не только тьма под сердцем. У тебя еще и руки в крови. Митика, — обернулся он, — ты уже рассказывал мне про мальчика Хьясси. Скажи теперь вновь, было ли это? Скажи и помни, что тебя слышим не только мы, но и Единый невидимо стоит здесь, внимая твоим словам.
Митька почувствовал вдруг, что горло у него пересохло, а сердце колотится с бешеной скоростью. Это был даже не страх, а что-то иное — непонятное, странное, но оттого он лишь сильнее ощущал свою беспомощность. Будто исполинские пальцы взяли его за ухо и подняли в воздух, голого, беззащитного, и миллионы глаз смотрят на него — строго, недоверчиво. Стало ужасно холодно, и вместе с тем его прошибло потом. Казалось невозможным открыть рот, но молчание затягивалось как петля на шее. Тогда он вздохнул поглубже и, стараясь смотреть лишь на свои ступни, отрывисто заговорил: