Круги жизни

Виткович Виктор Станиславович

«Повесть о Ходже Насреддине», объединившая обе книги, на мой взгляд, превосходна! Горжусь, что в ней есть и доля моего труда. Остается сказать тебе, что первая и единственная при жизни Соловьева статья об этой чудесной книге была опубликована совсем незадолго до его смерти: как радовался он ей! Эту радость подарил ему Дмитрий Молдавский.

За сумятицей, суматохой дня все время где-то глубоко-глубоко, закрытая дорожными впечатлениями, как единственное счастье существуешь во мне ты. Промчались с Арипом по центральным улицам Коканда, въехали в бывший Старый город: глинобитная кривая улочка, почти слепая, без окон, одни калитки. Машина остановилась у домика-музея Мукими. На пороге

нас приветливо встретил смотритель музейчика, ввел в первую комнату — стены сплошь в фотографиях и картинах: наивно, но мило, тишина, прохлада. Выход во дворик: он отгорожен, отрезан от бывшего медресе.

Низенькая дверь, и мы вступили в миниатюрную комнатку самого Мукими, где все как было при жизни поэта: гладкие стенки, чуть подкрашенные синькой, низенький потолок, за деревянные, прибитые к потолку держаки засунуты покрытые глазурью тарелки, пол устлан коврами и одеялами, бедными — какое у Мукими богатство, наоборот, сама скромность! — но чистенькими-чистенькими, и это создает совершенно особое впечатление уюта. Низенький столик, за которым работал поэт, перо, лист бумаги. Арип негромко произнес:

Я забыт, одна со мною собеседница — тоска.Келья, где я умираю, будто печь, раскалена…

И я, будто только этого и ждал, отозвался тоже строками Мукими (мне почудилось — ты стоишь в дверях):

Тебя люблю, люблю, мой милый друг,Тебя ищу, подруга из подруг!О неженка с глазами палача,Тобой забыт несчастнейший из слуг…Лишь о тебе твержу, схожу с ума,Твоих речей услышав сладкий звук.Тебя не видеть больше не могу…

У выхода смотритель протянул мне скромный букетик мяты. Этот ароматный букетик потом сопровождал меня, я подносил и подносил его к носу, вдыхая с запахом мяты и частичку поэзии Мукими. Хотел сунуть несколько листиков тебе в письмо, но они уже почернели, смялись. Жаль!

Ты, наверное, удивляешься, что пишу такие длинные письма? Неужели тебя устроит больше, если по примеру Ходжи Насреддина ограничусь словечком «так»? Он ел кишмиш, подошел сосед: «Что ты ешь?» — «Так…» — сказал Ходжа Насреддин. «То есть как — так? Что за ответ?» — «Я говорю коротко». — «То есть как коротко?» — «Ты спрашиваешь, что я ем. Если скажу — кишмиш, ты скажешь: дай мне. Я скажу: не дам. Ты спросишь, почему? А я отвечу: так… Вот я заранее и говорю коротко: так…»

Вот так.

14 апреля. Раннее утро. Хамзаабад

Со вчерашнего дня меня преследуют стихи султана Бабура:

Желанной цели должен ты добиться, человек.Иль ничего тебе пускай не снится, человек.А если этих двух задач не сможешь ты решить,Уйди куда-нибудь, живи, как птица, человек… 

С тобой и султаном Бабуром…

Вчера утром никакого султана Бабура еще не было. Мы выехали из Коканда, за городом распахнулись хлопковые поля, рассеченные рядами тутовых деревьев: короткие, почти черные стволы, наверху каждого причудливо наросло морщинистое утолщение, из него — молодая поросль тонких ветвей. А между деревьями — женщины с кетменями, поблескивающими на солнце, одни женщины (когда это,

наконец, кончится?) — правда, не в паранджах, а загорелые, в праздничных нарядах, ярких, цветных, но одни женщины, лишь кое-где возле трактора одинокий мужчина.

Остальные мужчины на велосипедах, на мотоциклах (треугольные кончики ярких поясов развеваются на ветру!), на легковых машинах (и в такси — тюбетейки колхозников!), на грузовиках и автобусах: все спешат на базар. Мужчины сидят в придорожных чайханах, распивают чаи на помостах, крытых коврами, пока их сестры и жены работают на полях. Когда это кончится? Сколько об этом писали, разговаривали на собраниях, высмеивали, вся жизнь стала другой, а это все еще держится — приходит базарный день, и узбек-мужчина садится на велосипед: «Пусть работают женщины!»

Я стал размышлять над отношениями в этих семьях. Как это сочетается с народной любовной лирикой, давшей нам образцы силы и тонкости чувства? Тем временем въехали в Риштан — районный центр, селение, исстари славящееся искусными гончарами. Над крышами Риштана вздымался покрытый снегами, изборожденный складками Алайский горный хребет. В этих горах писал поразительные по силе стихи о любви великий поэт и историк султан Бабур. Лишившись трона Ферганы, целый месяц он скрывался в верховьях Соха, а его единственная, как видно, осталась в Андижане:

Клянусь, что и день в разлуке мне быть с тобой нелегко.Но ладить с тобой, как с темной моей судьбой, нелегко.Твой нрав прихотлив, ты очень резка, а я сумасброд,И чести мужской униженной стать рабой нелегко.Что плач мой, что стон, коль счастье мое, как мертвое, спит?Не только мольбой — его разбудить пальбой нелегко…

Только я проговорил эти строки, как машина остановилась. Ну вот, даже аккумулятор не выдержал, будто вся энергия ушла в стихи! Бензин есть (перед выездом заправились), а энергии нет. Стоим посреди Риштана, в стороне — сельмаг, сверху — горы. Арип, не теряя присутствия духа, вытащил из багажника трос, прикрепил на переднюю ось, поднял руку, остановил какой-то самосвал, подцепился… Остановились, но мотора уже не выключаем. Расцепились… Поехали дальше сами. Спасибо самосвалу! Отвлек от грустных мыслей.

Выехали из садов Риштана, едем по адырам — предгорьям то зеленеющим от трав, то голым, каменистым. Отличное шоссе, разогнали машину, уже недалеко Фергана. Какой-то бес подталкивает меня: прочти еще несколько строк Бабура — и заглохнет мотор! Пытаюсь извлечь из памяти, но стихи не лезут в голову. Вспомнил, как, разбитый войсками Шейбани-хана, Бабур с горстью воинов завоевал Индию, основал империю Великих Моголов и стал первым шахом Индии, гордостью ее истории. Но и там, сделавшись властителем гигантской страны (это после маленького Ферганского царства), тосковал по той, которую ему ни одна не могла заменить.

Сзади — скорбь, рядом — горе, а передо мною — разлука.Вот чем я окружен, твоей близости прежней лишенный…

Я покосился на мотор, прислушался: работал спокойно и ровно, как будто сам чеканил стихи.

Видишь, оторвалось мое сердце от жизненной нитиИ повисло на пряди косы твоей, туго сплетенной…

В этот миг машина остановилась опять.

— Не надо выключать мотор! — вскричал я. Но Арип уже повернул ключ зажигания: