Круги жизни
Шрифт:
Заведующий этого кафе напомнил мне того бухарского продавца халвы из народного анекдота, который орал на базаре: «Сахарная халва! Душистая халва!
О аллах, хвалю тебя, что ты создал столько людей и народов!» Кто-то, заинтересовавшись, спросил: «Почему тебя радует, что аллах создал столько людей?» — «Попробуй мою халву — узнаешь!» Прохожий бросил продавцу монету, взял халву в рот и выплюнул: «Ну и дрянь! Никогда больше в рот не возьму твою халву!» — «Вот и ответ на твой вопрос, — сказал продавец. — Если бы людей было мало, кому бы продавал я халву?»
С металлическим привкусом киселя во рту вернулся в гостиницу. На мое счастье,
Подарок поэта
Москва, зима 1933/34 года. Поэтесса Аделина Ефимовна Адалис привела меня к Осипу Мандельштаму: жил на Тверском бульваре, во флигеле Дома Герцена. Привела, чтобы послушал мои «киргизские рассказы» (некоторые из них уже были напечатаны). Ей они нравились, вероятно, хотелось, чтоб понравились и ему.
И вот сижу в его низенькой, темноватой комнатке, заставленной мебелью. Сижу за столом и читаю. Осип Эмильевич, низенький — под стать комнате, — смотрит на меня внимательными глазами, сидя на сундуке. Изредка повернет голову к Адалис, тогда успеваю заметить его птичий профиль и где-то возле уха клок встрепанных седоватых волос. От него «сыплются искры», как бывает у очень нервных людей. То и дело вскакивает с сундука, опять садится, чувствую, не от того, что скучно, просто так устроен.
Прочел ему два рассказа — «Звездопад», «Жара, товарищи!» — и умолк. Осип Эмильевич вскочил с сундука, пробежал несколько раз из угла в угол своей крошечной комнатки, ни разу не наткнувшись при этом ни на ножку стула, ни на угол стола, потом остановился и, глядя в упор, спросил:
— Что у вас с носом? Я опешил:
— С носом?
— Да, — сказал он, еще раз пробежавшись по комнате. — Зрение у вас хорошее. Просто отличное! Слух тоже. А что с носом? — И опять уставился на меня, ожидая ответа.
Я был поражен: суметь разглядеть, слушая рассказы… Дело в том, что в раннем детстве мне вырезали аденоиды. Помнил это со слов матери. Из-за этого почти не ощущал запахи. Только самые резкие! Не ощущал, ну и не писал… Но чтобы заметить это, слушая рассказы! Объяснил Осипу Эмильевичу, в чем дело.
Потом был подробный разговор о рассказах: он говорил и хорошее (уменье, которое не каждому дано) и плохое (прямо и без обиняков — и это дано не каждому). Разговор был для меня интересным, но не о нем речь. С того дня стал принюхиваться, думать о запахах, вписывать их в прозу. Добрых два года нюхал все, с силой вдыхая в себя ароматы, и с каждым годом стал ощущать их острей. Оказалось, и обоняние можно развить. Так Осип Эмильевич подарил мне мир запахов.
24 апреля. Фрунзе
Зашел сегодня пообедать в столовую рядом с рынком. Думаю, дай пообедаю здесь, может, кормят лучше? И на этот раз не ошибся: большой выбор национальных блюд, даже бешбармак — гордость киргизской народной кухни. Взял лагман, налили мне его в кису (огромную пиалу). Выбрал ложку получше и сел за столик. Ко мне подсели
— Сидят марсиане у себя на планете Марс, смотрят в свои телевездескопы на земной шар и вдруг обнаруживают, что Абдрасул взял три палочки шашлыка! Тут все марсиане закричат: «Ура! Ура! Теперь у нас ясное доказательство, что Земля населена разумными существами!»
— Уйди ты! — отмахнулся Абдрасул, продолжая разговор с русским приятелем, начатый раньше. — Пойми! Даже ошибочный путь не всегда бесплоден…
Его приятель серьезно слушал и ел. Абдрасул стащил зубами с палочки кусочек шашлыка, торопливо проглотил и, размахивая палочкой с оставшимися кусочками, продолжал:
— … Возьми Кеплера! Идиотское учение о «музыке сфер» вдохновило его на открытие третьего закона движения планет. А на этом законе, в свою очередь, Ньютон построил теорию тяготения…
Тебе, вероятно, покажется дуростью, что так подробно описываю это. В том-то и дело, что разговор оказался «к чему». Однако здесь я… Когда киргизскому акыну надо сменить веселую песню на грустную, он перестраивает свой комуз… Тут и я дам другой строй своей «колибри». Расскажу тебе одну трагическую историю, чтобы стало понятно все, что пришло на ум.
Ромео и Джульетта Пишпекского уезда
Бесконечная в проявлениях, имеющая свои законы и все же никогда не повторяющаяся жизнь преподносит нам порой какую-нибудь историю, редкую, исключительную, словно для того, чтобы бросить еще более яркий свет на глубины происходящего. Одна такая история не выходит у меня из головы. Слышал ее давным-давно на колхозном комсомольском собрании. Рассказал ее старик, приглашенный секретарем комсомольского комитета. И история эта, похожая на маленький четырехстраничный роман, пошла из уст в уста.
В давние времена, когда старик рассказчик был молод, незадолго до восстания 1916 года, жили-были в одном из селений Чуйской долины девушка и парень, Лена Королькова и Чалагыз Бейше. Чалагыз батрачил у кулака-мироеда, Лена батрачила у него же, хотя и доводилась родной племянницей. Оба были сиротами.
У Чалагыза мать, как часто бывало тогда, погибла во время родов. Отец однажды ушел из дому и не вернулся: то ли стал жертвой какого-нибудь феодального князька, то ли лавина накрыла в горах. Отец Лены сложил голову на русско-японской войне. Девочка жила с матерью, бедствуя в родном сибирском селе. Когда ей стукнуло пятнадцать, мать заболела и умерла, завещав дочке поехать в далекую «страну Пишпек», к отцову брату — единственному живому родичу, за много лет до того переселившемуся в Семиречье и, по слухам, забогатевшему.
Дядя принял племянницу неприветливо и, чтобы не ела даром хлеб, поручил ей скотный двор. Одиннадцать коров, два десятка лошадей, свиньи, овцы, куры, гуси, индейки — легко ли все это уходить, уследить? Чалагыз пас скот, а в свободное время помогал по хозяйству — где хлев починить, где перестелить солому, где навоз вывезти из конюшни на поле.
То ли общая сиротская доля — попреки, жизнь впроголодь, то ли (теперь об этом можно только догадываться) хрупкие, пронизывающие мгновения восторга при виде клина журавлей, летящих в небе, или какой-либо другой, такой же светлой, полной воздуха картины природы, а верней всего, и то и другое послужили причиной того, что они полюбили друг друга.