Круглая Радуга
Шрифт:
Прекрасная Погода (Фокс-трот)
—прекрасная погода для чёрного рын-ка
Золото и серебро текут, звенят, блестят!
От Моря Кораллов до Балтики синей
Деньги чудеса творят.
Будто луч маяка сверкает этикетка,
В таком декольте ты будешь как конфетка!
Зелёное иль алое, неважно, подружка!
А и прекрасная погода, цветёт чёрный ры(ы)нок,
Найдёшь тут всё: от танкера и до ботинков!
Нэриш и Отто тут тоже подхватывают в раскладке на трёхголосье, пока безработное и голодное Свинемюнде смотрят, бледнея лицами, словно терпеливый скот. Но тела их обозначены лишь намёком: проволочные вешалки для довоенных костюмов и платьев, слишком древние, слишком завоженные грязью, устаревшие.
Оставив променад, они стоят на углу улицы, пока подразделение Русской пехоты и кавалерии маршируют мимо: «Гля, они так и валят»,– отмечает Отто: «Где цирк?»
– Дальше по берегу, пацан,– грит Нэриш.
– Что дальше по берегу,– интересуется Слотроп.
– Осторожней,– предупреждает Нэриш,– он шпион.
– Не говори на меня «пацан»,– озляется Отто.
– Жопа от шпиона,– грит Слотроп.
– Он в порядке,– Шпрингер похлопывает каждого из них по плечу, прям тебе тут HerrGem"utlich,– об нём уже прошёл базар. Он даже без оружия.– Обернувшись к Слотропу.– Добро пожаловать с нами, вдоль берега. Тебе может показаться интересным.– Но Слотроп не лыком шит. Он примечает насмешку во взглядах всех тут присутствующих, включая Шпрингера.
Среди груза, направляемого вдоль берега, шесть девушек хористок, разодетых в перья и блёстки, под старыми пальто из сукна, чтобы не занимать мест для складирования, небольшой состав музыкантов для оркестровой ямы, в различных стадиях алкоголичной дрёмы, много-премного ящиков водки, и группа дрессированных шимпанзе. Мореходно-пиратская мать Отто застукала одного из этих шимпов в рубке рулевого и у них там разборка, Фрау кроет его бранью, а шимп время от времени реагирует попыткой смазать её по сусалам своей болтающейся кожурой банана. Язвенник импрессарио Е. Б. М. Хафтунг пытается привлечь внимание Отто. За ним устоявшаяся репутация обращаться не к тому, к кому надо: «Это же там Вольфганг! Он её убьёт!» Вольфганг его призовой шимп, малость неустойчивый, неплохо пародирует Гитлера, но не способен надолго сосредотачиваться.
– Ну,– невразумительно,– тогда ему лучше не связываться с моей мамашей.
В обрамлении её косоугольного проёма, намного заметнее насколько всеобъемлюще присутствие тут этой старухи: она склоняется, приговаривая, широкая сладкая улыбка зубаста как только может быть, прямо на того Вольфганга, воркуя ему: «Deine Mutter . . .»
– Слышь, она ж в жизни не видала этих зверюк,– Слотроп оборачивается к Отто, огорошив юнца выражением полнейшего, ну скажем, дружественного душегубства на лице,– так же
– Ах, она полный фантастик. Инстинктом чувствует— как именно оскорбить кого угодно. И неважно живое или растительное—я даже видел как она кроет скалу однажды.
– Да, ладно—
– Правда! Ja. Здоровенная глыба фельзитового выброса, в прошлом году, у берегов Дании, она материла,– вот-вот впадёт в приступ того унылого хохота, который мы предпочитаем сдерживать,– её кристаллическую структуру минут двадцать без передышки. Невероятно.
Хористки уже вскрыли один ящик водки. Хафтунг, причёсывая волосы, которые на темени растут лишь в его памяти, бросается туда наорать на них. Мальчики и девочки, всех возрастов, оборванные и тощие, тянутся поперёк носа, затаскивая груз. На фоне чистого неба, шимпы скачут по реям и антенне, над ними проскальзывают чайки и глазеют. Ветер поднимается, скоро белый барашек, на гребне той или другой волны, забежит в гавань. Каждый ребёнок тащит мешок или ящик иной формы, цвета и размера. Шпрингер стоит тут же, пенсне пристёгнуто перед его агатовыми глазами, сверяясь со списком в своём зелёном марокканском блокноте, улитки в чесночном соусе, один брутто… три ящика коньяка… теннисные мячи, две дюжины... одна Виктрола… фильм, Везунчик Пьер разбушевался, три катушки… бинокли, шестьдесят… наручные часы… u.s.w., птичка на каждого ребёнка.
Вскоре всё было убрано под палубу, шимпы уснули, музыканты проснулись, девушки окружают Хафтунга, обзывают его и щиплют за щёки. Отто идёт вдоль борта, втягивает концы отчаленные детьми. Как только последний сброшен, с его причальной петлёй ещё на лету, обрамляя чайную каплю панорамы заглоченного ею Свинемюнде, Фрау Гнаб, ощутив ступнями освобождённость от суши, ложится на курс в своей обычной манере, чуть не выронив шимпанзе за корму и завалив полдюжины красоток Хафтунга на палубу привлекательным клубком ног, задниц и титек.
Боковые течения сносят пришедший в движении корабль через расширяющуюся воронку Свина, к морю. Всё ещё за волноломом, где пенятся проломы пробомбленные весной, и вытарчивают, Фрау Гнаб, не меняя выражения лица, вертит свой руль на стовосемдесят, прёт на паром из Засница, уворачивается в последний момент, квохча над пассажирами отшатнувшимися от поручней, что поразевали рты ей вслед: «Пожалуйста, Мам»,– молчун Отто жалобно в окно рулевой рубки. В ответ, добрая женщина заводится реветь кровожадный
Морской Напев
Я Пиратская Царица на волнах Балтики всей,
со мной не залупайся: не соберёшь костей,
От всех, что когда-то пытались, одни лишь черепа на дне остались,
Рыбки как посыльные к ним в глаза заплывают, песенки распевают:
«Теперь догадался, что зря залупался на бизнес Гори Гнаб?»
Затею битву с крейсером, возьму на абордаж,
Завидев мою посудину, адмиралы впадают в мандраж.