Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II
Шрифт:
Наштаверх, «отбросив всякий этикет», властно требовал отречения царя, шантажируя жизнью государевой семьи и военным поражением России.
Генерал Ю. Н. Данилов ответил в Ставку по прямому проводу, что Н. В. Рузский только что уснул после бессонной ночи, и он не считает нужным его будить. (В отношении Рузского этикет соблюдался. Затем Данилов высказал мнение, что убедить Государя согласиться на новый манифест будет не легко{896}.
Решено было дождаться результатов разговора Н. В. Рузского с Государем. В ожидании этого разговора М. В. Алексеев начал готовить циркулярную телеграмму для главнокомандующих фронтами, в которой просил их выразить своё отношение к возможному
Телеграмма была отправлена каждому командующему в отдельности.
Не успел М. В. Алексеев поинтересоваться мнением главнокомандующих по поводу отречения Императора, как они сразу же, не задумываясь, ответили, что отречение необходимо, и причём как можно скорее. В своём ответе генерал А. А. Брусилов писал: «Колебаться нельзя. Время не терпит. Совершенно с вами согласен. Немедленно телеграфирую через главкосева всеподданнейшую просьбу Государю Императору. Совершенно разделяю все ваши воззрения. Тут двух мнений быть не может»{898}.
Примерно такими же по смыслу были ответы всех командующих. Между тем речь шла не о будничном деле, а о решении колоссальной важности, о тяжелейшей ответственности, которая ложилась на плечи генералов. Независимо от личного отношения к Императору Николаю II, они не могли не понимать исключительную важность момента. Любой нормальный человек хотя бы на час должен был задуматься, попросить время собраться с мыслями. Ничего подобного с командующими фронтами не произошло. Генералы верховного командования не были людьми бездумными, легкомысленными. Вот уже четвёртый год, как они руководили операциями в тяжелейшей войне, продумывали комбинации, разрабатывали стратегические планы. И такая реакция с их стороны могла быть только в одном случае, если они заранее знали о предстоящей телеграмме Алексеева и его вопросе об от речении. Точно так же, как они знали заранее и ответы на этот вопрос.
Интересно, что телеграммы от главнокомандующих и от Великого Князя Николая Николаевича с «верноподданническими просьбами» об отречении известны по тому документу, который был передан от генерала М. В. Алексеева Государю 2 марта в 14 ч 30 мин{899}. Там рукописные копии всех телеграмм собраны воедино. Отдельные телеграммы главнокомандующих были посланы Н. В. Рузскому в Псков, но почемуто через Могилёв, через М. В. Алексеева.
В телеграмме В. В. Сахаров писал главкосеву, что М. В. Алексеев просил доложить о своём мнении «Его Величеству через вас»{900}.
Когда точно были составлены и переданы телеграммы от Эверта, Брусилова, Николая Николаевича и Сахарова — не известно.
Таким образом, не исключено, что телеграммы главнокомандующих с просьбой об отречении Государя от престола были составлены до его прибытия в Псков.
Шталмейстер Высочайшего Двора полковник Ф. В. Винберг приводил слова Государя, сказанные им уже в заточении, о том, что «генерал Рузский был первым, который поднял вопрос о моём отречении от престола. Он поднялся ко мне во время моего следования и вошел в мой вагон-салон без доклада»{901}.
Что касается телеграмм главнокомандующих,
А. И. Гучков утверждал на допросе ВЧСК, что из разговоров с Н. В. Рузским понял, что до прибытия его и В. В. Шульгина в Псков вечером 2 марта речь об отречении вообще не шла, а все разговоры «не шли дальше обновления состава правительственной власти»{902}.
Генерал Н. В. Рузский в своём рассказе Великому Князю Андрею Владимировичу сообщал, что, прочитав телеграммы главнокомандующих, Государь решил отречься от престола. Особенно на него подействовала телеграмма его дяди — Великого Князя Николая Николаевича. Его телеграмму «Государь прочёл внимательно два раза и в третий раз пробежал. Потом обратился к нам и сказал: — Я согласен на отречение, пойду и напишу телеграмму. Это было в 2 ч. 45 м. дня»{903}.
В своей беседе с журналистом В. Самойловым весной 1917 г. Н. В. Рузский рассказал, что Государь, прочитав ответы Великого Князя Николая Николаевича и главнокомандующих, «заявил, что готов отречься от престола, но желал бы это сделать в присутствии Родзянко, который якобы обещал ему приехать во Псков. Однако от Родзянко никаких сообщений о желании его приезда не было. […] Мы оставили царя в ожидании с его стороны конкретных действий. После завтрака, часа в 3, царь пригласил меня и заявил, что акт отречения им уже подписан»{904}.
В рассказе генералу С. Н. Вильчковскому Рузский уверял, что Государь в разговоре с ним вдруг стал «говорить спокойно о возможности отречения. Он опять вспомнил, что его убеждение твёрдо, что он рождён для несчастия, что он приносит несчастье России; сказал, что он ясно осознал вчера вечером, что никакой манифест уже не поможет. „Если надо, чтобы я отошёл в сторону для блага России, я готов на это“, — сказал Государь, но „я опасаюсь, что народ этого не поймёт: мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования; меня обвинят казаки, что я бросил фронт“»{905}.
Тем, кто хорошо знал Императора Николая II или кто пытался постичь его, совершенно ясно, что вышеприведённые слова царя придуманы и заимствованы из обильных «воспоминаний» бывших царских сановников, появившихся в первые годы после свержения монархии.
Генерал С. С. Савич, который почему-то пишет о себе в третьем лице, вспоминал, что он, Рузский и Данилов «приехали на вокзал около двух с половиной часов дня 1 марта, и все трое немедленно были приняты Государем в салон-вагоне столовой императорского поезда. Кроме Государя и их, никого не было, и все двери были закрыты плотно. Рузский предложил для прочтения Государю полученные телеграммы, а затем обрисовал обстановку, сказав, что для спасения России, Династии сейчас выход один: отречение его от престола в пользу Наследника. Государь ответил: „Но я не знаю, хочет ли этого вся Россия“. Рузский доложил: „Ваше Величество, заниматься сейчас анкетой обстановка не представляет возможности, но события несутся с такой быстротой и так ухудшают положение, что всякое промедление грозит непоправимыми бедствиями. Я вас прошу выслушать мнение моих помощников, они оба в высшей степени самостоятельные и притом прямые люди“. Это последнее предложение некоторыми вариациями Рузский повторил один или два раза»{906}.