Крупным планом (Роман-дневник). 2007.
Шрифт:
В начале 60-х, когда у нас он был под запретом, я прочитал его. Тогда я ходил в литературное объединение молодых писателей «Голос Юности» при Доме культуры «Трудовых резервов», что на улице Софьи Перовской. Однажды к нам кто-то привёл уже немолодого, как мне тогда казалось, лет 30-32, американца Джона - стройного, совершенно лысого, с постоянной радостной улыбкой и отличным русским языком. Он с женой приехал из Нью-Йорка, живёт то в Москве, то в Ленинграде, бакалавр, здесь, в Советском Союзе, изучает материалы о жизни и творчестве выдающегося русского писателя Ивана
Очень скоро наш разговор коснулся событий, связанных с Борисом Пастернаком и его романом. Джон, словно бы слегка стесняясь, поведал нам, что привёз с собой несколько экземпляров «Доктора Живаго», но они остались в Москве. Скоро он туда уезжает, и если мы хотим получить эту книгу для прочтения, то нужно кому-то из нас поехать с ним в Москву, он подарит её.
– Я считаю, что молодые люди на родине одного из крупнейших художников слова - Пастернака - имеют право знать то, что он написал, - сказал Джон.
Согласился поехать Валерий Фёдоров и привёз роман. Читали по очереди. Когда я тоже прочитал, долго думал, чем эта интересная книга так всколыхнула наших «искусствоведов в штатском». Её главным достоинством является то, что она не оставляет равнодушным, потрогает сердце, что её герои - почти все - вызывают чувство жалости и сострадания. И невольно подумалось: «А нужна ли Революция, которая приводит к такому общественному слому и таким страданиям?» Это, конечно, не «Тихий Дон», это уже что-то логическое, что не могло бы появиться без «Тихого Дона». Словно сдержанный ответ на шолоховскую бурю событий, страстей, вероломства рождающегося нового мира. Как, впрочем, и роман Даниила Гранина «Иду на грозу» не мог бы возникнуть, не появись задолго до него роман классика американской литературы Митчелла Уилсона «Живи среди молний» (у нас в 1951 году опубликован под названием «Жизнь во мгле»). Но это уже совсем другие книги, а стало быть, другой разговор.
Двоякое чувство испытывал я, читая «Живаго». С одной стороны, был уверен в том, что я, начинающий литератор, должен знать всё, что знают другие. Прежде всего, то нашумевшее, сенсационное и почему-то запретное, что вызвало столько эмоций. Хотя кто имеет право запрещать мысль, художественное полотно? С другой - испытывал чувство неловкости за то, что я клюнул на щедрый жест подрывного элемента - янки и, как щенок, схватил кусок отравленного сыра. Потом это прошло. Но всё же сам роман не стал для меня событием, я ожидал большего.
В особенности после грандиозной шумихи, какую несколько лет перед этим подняли как официальные, так и неофициальные круги.
Ещё, помню, Джон бурно расхваливал свою жену: красива, умна и - самое восторженное - «знает 14 кухонь»!
Я тогда учился в техникуме физической культуры и спорта, что входит в комплекс зданий Александро-Невской Лавры, и как-то проходя мимо Троицкого собора, увидел на его ступенях Джона с чудесной женщиной - юной, стройной, красивой, в светло-кремовом плаще и с зонтиком в руке. Мы поздоровались, Джон представил:
– Знакомься, тёзка, моя жена Рита.
Наверное, я долго смотрел на неё. Даже не просто смотрел, а любовался. И, чтобы так
Тогда я не был готов к разговору такого уровня (мне был двадцать один год), поэтому постарался утешить их и пожелал счастливого пути.
Да, ещё помню, «Доктор Живаго» был издан в штате Мичиган, в тёмно-синей твёрдой обложке, на которой, как и на корешке книги, не было ни названия, ни имени автора...
После дачи Пастернака пересекли шоссе и двинулись на другую сторону, к Дому-музею Корнея Ивановича Чуковского. Тут всё иначе, всё для детей: сказочные герои на заборе при подходе к Дому, сам Дом с каменной жёлтой стеной, сказочное дерево, на котором вместо листьев и плодов - десятки пар детской и взрослой обуви: ботинки, туфли, босоножки, кроссовки, боты, сапоги, штиблеты, тапки, мокасины и даже кеды незапамятных времён.
В Дом мы не попали - экскурсия началась в 15-00, а сейчас половина четвёртого. Можно лишь погулять по заповедной территории. А территория во много раз больше пастернаковской. Можно представить себе, сколько жадных глаз зарятся на писательские, как им представляется, убогие лачуги, точнее, на примыкающие к ним территории. И сколько понадобится сил, чтобы удержать эти земли заповедными.
– В другой раз навестим, - сказал я.
– Да, вместе с Марией, - кивнула Галина.
– Чтобы она своими глазами увидела«Чудо-дерево».
А под вечер приехали все наши. Мы встретили их у ворот. У Марии на щеке широкая ссадина - утром грохнулась с велосипеда.
– Болит?
– спросил я.
– Да. Не знаю. Не болит, - ответила, не глядя на меня.
– Есть хочешь?
– Да, сейчас пойдём в ресторан и поедим макаронов.
После ужина вышли на детскую площадку. Детей нет, в песочнице горсть песка, синий совок и четыре еловые шишки. Мария принялась играть. Родители и бабушка направились к машине, а вслед за ними и мы с Марией.
– Ты ко мне будешь приезжать?
– спросил я.
– Да, всегда. Ты живёшь в Переделкине, а я люблю Переделкино.
– За что ты любишь Переделкино?
Ответить не успела. Увидела, что родители открыли дверцы машины, и побежала к ним. Бурно прощались.
Я вернулся к себе в номер - солнечно, светло. Вечернее солнце всегда на моей стороне, и это хорошо.
6 мая. Утром позвонил Станислав Куняев, спросил, кто едет в Абхазию? Я назвал Леонида Бородина, Бориса Тарасова, Анатолия Парпару, Глана Онаняна, Виктора Широкова. Он попросил назвать число, когда мы с Гланом вылетаем, - постарается взять билет на тот же рейс. Я напомнил ему, что Абхазия приглашает писателей с жёнами, но Станислав сказал, что его жена сейчас нездорова.