Крупская
Шрифт:
Первого марта 1922 года Ленин телеграфировал Николаю Николаевичу Крестинскому, которого за полгода до этого отправили полпредом в Берлин: «Не выпускайте Рыкова, пока не достигнет семидесяти кило. Исполнение телеграфируйте»
Второго марта исполнительный Крестинский ответил: «Я спросил сегодня у врача, можно ли надеяться, что Рыков скоро увеличит свой вес до 70 кило. Врач ответил, что при характере Рыкова этого, вероятно, никогда не будет… Добиться можно было бы только в том случае, если бы месяца два специально откармливать его, не позволяя ему почти двигаться, и то при начале работы и движения он очень
Поэтому, если Рыков вернется из Бадена с хорошим самочувствием и профессора не будут возражать против его поездки в Россию, я чинить ему препятствий, несмотря на Вашу сегодняшнюю телеграмму, не буду».
И Григорию Яковлевичу Сокольникову, который после Гражданской войны тяжело заболел, сделали в Германии операцию. Он был образованным человеком, знал шесть языков, в эмиграции окончил юридический факультет Парижского университета и докторантуру, намереваясь защитить диссертацию по экономике, но помешала начавшаяся Первая мировая война. Владимир Ильич видел его во главе Наркомата финансов, надеясь, что он-то наладит расстроенное денежное обращение. 13 октября 1921 года Ленин подписал телеграмму в Берлин: «Узнайте точно, каково состояние здоровья Сокольникова. Добудьте врачебное свидетельство о том, сможет ли он теперь перенести далекое путешествие… Требуется работоспособность хотя бы на несколько часов в день в хороших условиях.
Ответьте немедленно и поставьте вообще дело так, чтобы о каждом лечившемся в Германии присылался в ЦеКа оригинал самого подробного заключения врачей и предписания их больному или вылечившемуся».
Точно так же Владимир Ильич озаботился состоянием здоровья главного редактора «Правды» Николая Ивановича Бухарина. 28 января 1922 года инструктировал полпреда в Германии Крестинского: «Примите все меры к охране Бухариных. Жену Бухарина надо надолго в санаторию. Говорят, больна серьезно. Николая Ивановича Бухарина надо держать строго вне политики. Пусть пробудет сейчас, пока не выправит сердце, а потом по временам наезжает к жене. Привет!»
Крестинский ответил: «Николай Иванович сильно истощен; на почве этого истощения сильно развившаяся неврастения, сердце не в полном порядке, но никаких органических повреждений еще нет… Мое впечатление от Николая Ивановича, что ему для полного восстановления сил и работоспособности нужно пробыть в санатории или, может быть, сначала в санатории, а потом где-нибудь в горах в общей сложности не менее двух месяцев.
Положение Надежды Михайловны серьезнее. Процесс в легких у нее уже прошел, но на почве заболевания внутренней секреции и сильного истощения у нее сильно не в порядке нервы и есть признаки сахара».
Политбюро постановило: «Создать при СНК СССР специальный фонд в размере 100 000 рублей для организации отдыха и лечения ответственных работников».
Глава правительства, осознав хрупкость человеческого организма, пытался помочь всем своим соратникам. Себе только помочь ничем не мог…
ПЕРВЫЕ СИМПТОМЫ
В конце 1921 года Крупская стала отмечать, что муж теперь уже постоянно страдает сильными головными болями и чаще прежнего жалуется на усталость. 6 декабря они уехали в Горки. Вообще старались больше жить за городом.
Поначалу казалось, это результат невероятного переутомления и нужно всего лишь как следует отдохнуть. Как-никак за плечами революция и Гражданская война… 31 декабря 1921 года политбюро предоставило председателю Совета народных комиссаров полноценный отпуск на полтора месяца. Ему запретили приезжать в Москву. Разрешили час в день говорить по телефону о делах. Ленин подчинился. Отпуск шел, но загородное житье и безделье не помогли, работать он фактически не мог.
Тридцать первого января 1922 года Ленин продиктовал записку Молотову: «Прошу считать мою вчерашнюю телефонограмму аннулированной. Чувствовал себя неважно. Писал неопределенно. Надеялся сегодня исправить. Но сегодня чувствую себя еще хуже».
Нервничал. Всё больше полагался на лекарства. 13 февраля написал записку:
«В Кремлевскую аптеку
Прошу отпустить мне брому в облатках, штук двенадцать, такой дозы, чтобы можно было рассчитывать на действие одной облатки, а если не действует, принимать и по две».
Бром — самый известный в ту пору успокаивающий препарат.
Семнадцатого февраля Ленин оповестил председателя Высшего совета народного хозяйства Валериана Осинского (Оболенского): «От свидания и от разговора я, к сожалению, вынужден отказаться по болезни».
По секрету от всех обратился к доктору, которому доверял, — Федору Александровичу Гетье, основателю и главному врачу Солдатенковской (Боткинской) больницы. Особую тревогу вызывали начавшиеся у него обмороки, как он говорил — головокружения.
«По словам Владимира Ильича, в первый раз он почувствовал головокружение утром, когда одевался, — рассказывал Гетье. — Головокружение было сильное: Владимир Ильич не мог устоять на ногах и принужден был, держась за кровать, опуститься на пол, но сознания не терял. Головокружение продолжалось несколько минут и прошло бесследно, почему Владимир Ильич не придал ему значения и не сообщил об этом никому.
Второе головокружение произошло тоже утром, когда Владимир Ильич вернулся из уборной в спальную. Но этот раз оно сопровождалось потерей сознания: Владимир Ильич очнулся на полу около стула, за который он, по-видимому, хотел держаться, падая…»
— Это первый звонок, — обреченно сказал Ленин.
Четвертого марта его осмотрел профессор-невропатолог Ливерий Осипович Даршкевич. Он вспоминал: «Владимир Ильич переживает очень тяжелое состояние от полной утраты способности работать интеллектуально — “я совсем стал не работник”. Иногда он совсем не мог уснуть».
Описав симптомы недуга, Ленин спросил профессора:
— Это не грозит сумасшествием?
Вот чего он больше всего боялся!
Однажды в Горках он долго не мог заснуть. Вышел на улицу подышать. Стал бросать камни в соловья, который, сидя на кусте сирени, слишком громко заливался. Ощутил слабость в правой руке. Охрана пришла к нему на помощь — тоже гоняла соловья.
Ночью Ленина мучили рвота и сильная головная боль. Проснувшись утром, он не смог внятно говорить. Взял газету — буквы расплылись. Хотел что-то написать, рука не слушалась. И ему самому, и Надежде Константиновне стало страшно.