Крушение Агатона. Грендель

Гарднер Джон Чамплин

Теперь, когда враги с отдаленных холмов нападали на кого-нибудь из королей, называвших себя друзьями Хродгара, из дворца выскальзывал гонец и скакал через ночь к главному собирателю дани, и через полчаса, пока враждующие отряды еще вопили друг на друга, еще размахивали своими копьями и перечисляли, какие ужасы они учинят врагу, — лес наполнялся топотом копыт всадников Хродгара. Он побеждал пришельцев: его войско увеличилось, и, поскольку богатство Хродгара позволяло ему проявлять щедрость в знак благодарности, его воины бросались на врагов, как шершни. Новые дороги извивались, точно змеи. Новые дворцы платили дань. Сокровищница Хродгара полнилась, пока весь дворец по самую крышу не оказался забит ярко разрисованными щитами, изукрашенными мечами, кабаньеголовыми шлемами и золотыми кольцами,

так что людям пришлось оставить его и спать в пристройках. Тем временем данникам Хродгара самим уже приходилось нападать на далекие холмы, чтобы собрать золото для него — и чуть-чуть утаить для себя. Его власть простерлась над миром от подножия моего утеса до северного моря и непроходимых лесов на юге и на востоке. Вокруг центральных чертогов они все дальше по кругу вырубали деревья; крестьянские хижины и скотные загоны как волдыри усеяли землю, так что лес вскоре стал похож на старого пса, умирающего от чесотки. Они истребляли дичь, убивали для развлечения птиц, по неосторожности устраивали пожары, которые пылали целыми сутками. Их овцы поедали молодые побеги, начисто уничтожали траву на полянах, их свиньи подрывали каждый корень, который мог дать ростки. Племя Хродгара строило лодки, чтобы пробраться дальше на север и на запад. Ничто не могло остановить продвижение людей. Огромные кабаны спасались бегством, заслышав скрип повозок. Волки в долинах съеживались от страха, как жалкие лисицы, едва почуяв мертвящий людской запах. Меня переполняло смутное, невыразимое желание убивать.

Однажды вечером во временный чертог Хродгара пришел слепой человек. У него была с собой арфа. Я наблюдал за ним, скрываясь в тени коровника, поскольку на этом холме не было деревьев. Стражники у дверей скрестили перед ним свои алебарды. Он ждал, глупо улыбаясь, пока посыльный пошел внутрь. Несколькими минутами позже посыльный вернулся, что-то хрюкнул слепцу, и — осторожно ощупывая землю перед собой босыми ступнями, словно исполняя странный ритуальный танец, с глупой улыбкой, застывшей на лице, — старик вошел. Из сорняков у подножия холма выскользнул мальчик, сопровождавший арфиста. Его тоже впустили внутрь.

В зале стало тихо, и через мгновение заговорил Хродгар, голосом размеренным и низким от надрывного крика во время ночных набегов.

Певец что-то ответил, и Хродгар заговорил снова. Я бросил взгляд на сторожевых собак. Они по-прежнему сидели молча, как древесные пни, их пасти были замкнуты моими чарами. Я подполз ближе к залу, чтобы послушать. Какое-то время было шумно, люди приветствовали певца, предлагали ему мед, отпускали шуточки, затем опять заговорил белобородый Хродгар. Зал смолк.

Молчание затягивалось. Люди покашливали. Из арфы словно сами собой полились удивительные звуки, почти слова, и в следующее мгновение голосом, заставившим всех вздрогнуть, арфист начал песнь.

Истинно! Издавна ведома доблесть Данов^{60} — властителей мира и королей их, в битвах славу добывших. Скильд Скевинг^{61} часто громил вражьи рати, с бражных скамей их сорвавши и ввергнув конунгов^{62} в ужас. Найденыш, отверженный — за страданья вознаградил он себя. Под небом возрос он и, славы добившись, вражьи народы склониться заставил. Дорогой китов из-за моря принудил дань привозить себе. Славный король!^{63}

Так он пел — или говорил нараспев под звуки арфы, — связывая воедино, как связывают веревки моряки, обрывки и строки лучших старых песен. Люди притихли. Притихли даже окрестные холмы, будто уменьшившись перед словом. Он знал свое дело. Он был королем Сказителей, королем всех теребящих струны (мохобородый, вдохновляемый ветром). Вот что привело его

через пустоши и дикие леса, через время и пространство узкими тропами слепца к знаменитому чертогу Хродгара. Он пел славу деяниям Хродгара, превозносил его мудрость и за плату побуждал его людей к еще большим подвигам.

Он рассказывал, как Скильд хитростью и оружием возродил из пепла древнее Датское королевство, которое до его прихода долгие годы оставалось без вождя и было легкой добычей для любой кочевой банды; рассказывал, как укрепил и усилил мощь королевства силой своего ума сын Скильда, человек, которому были понятны все людские страсти — от похоти до любви — и который умел использовать свое знание для того, чтобы сковать королевство в огромный стальной кулак. Он пел о битвах и свадьбах, о похоронах и казнях, о хнычущих поверженных врагах, о прекрасных охотах и урожаях. Он пел об убеленном сединами Хродгаре и о величии его разума.

Когда он закончил, в зале наступила гробовая тишина. Я тоже молчал, плотно прижавшись ухом к бревенчатой стене. Даже мне — невероятно — его песнь показалась исполненной истины и красоты. Затем поднялся страшный шум: общий выдох перерос в гул голосов и завершился воем, хлопками и топотом людей, опьяненных искусством. Они были готовы во имя Хродгара переплыть океаны, достичь самых далеких звезд, разыскать самые глубокие подземные реки! Мужчины плакали, как дети; дети сидели оцепенев. Безумие не утихало — оно пылало ужаснее и ярче любого огня.

Наверное, лишь один человек во всем королевстве впал в уныние: человек, который пел при дворе Хродгара до того, как слепой арфист показал своё умение. Бывший певец уполз в темноту, не замеченный остальными. Он ускользнул через поля и леса, держа свой драгоценный инструмент под мышкой, — искать места при дворе какого-нибудь грабителя помельче. Я тоже уполз, голова у меня кружилась от звенящих фраз, величественных, сверкающих, и все они ^;— невероятно — были ложью.

Кто он? Этот человек изменил мир, вытащил толстые переплетенные корни прошлого и пересоздал его, и в памяти всех, кто знал правду, прошлое стало его рассказом — и для меня тоже.

Словно в бреду, наполовину обезумевший, я шел через торфяники. Я знал правду. Была поздняя весна. Каждая овца или коза принесла по паре близнецов. Один человек говорил: «Я отберу их золото и сожгу их дворец!» А другой подзуживал: «Давай прямо сейчас!»

Я не забыл суматошных людей, дерущихся друг с другом, пока кровь не обагрит снег, скулящих от зимнего холода, не забыл пронзительные крики горящих людей и животных, исхлестанных волов в болоте, разбросанные на поле битвы и изодранные волками трупы, стервятников, разжиревших от крови. Но я также помнил, словно это действительно произошло, великого Скильда, от королевства которого тоже не осталось и следа, и его дальновидного сына, от еще большего королевства которого тоже не осталось и следа. И звезды кружили над моей головой, обещая Хродгару необъятную власть и вселенский мир. Низины, очищенные топорами от деревьев, серебрились в лунном свете, и желтые огни крестьянских хижин напоминали самоцветы, сверкающие на королевском плаще цвета воронова крыла. Я был столь переполнен печалью и нежностью, что не нашел в себе силы поймать свинью!

Так я бежал — нелепое мохнатое создание, раздираемое поэзией, — еле передвигая ноги, скуля, проливая потоки слез, — бежал через мир, как зверь с двумя головами, как полуягненок-полукозленок за хвостом недоумевающей и равнодушной овцы, — и я скрежетал зубами и сжимал руками голову, будто пытался соединить половинки треснувшего черепа — и не мог.

Когда-то был Скильд, который правил Данами; и был другой человек, который правил после него, — это было правдой. А остальное?

На вершине утеса я повернулся и глянул вниз, и я увидел все огни королевства Хродгара и огни других королевств, которые скоро будут принадлежать ему, и, чтобы стряхнуть наваждение поэзии, я глубоко вдохнул ветер и закричал. Звук — неистовый и яростный — долетел до края света и через секунду вернулся обратно — резкий и грубый по сравнению с запомнившимися божественными вздохами арфы, словно визг тысячи замученных крыс: нет!