Крушение Агатона. Грендель
Шрифт:
— Вы тоже на него похожи, — сказал я. — Вы ведь Клеон, его сын?
Он кивнул.
— А это Диана, моя сестренка.
Я поклонился. Она была прелестна. Светлые волосы, пухлый подбородок с ямочкой. Не замужем. Насколько это было в моих силах, я решил пока не думать о ее мягких, полных грудях.
— Как поживаете? — спросила она и, будто опомнившись, изобразила улыбку.
Ужасно я поживаю, — хотелось мне сказать, заломив в отчаянии руки, и содрогнуться от боли. — Я попрошайничаю, убиваю людей за пару сандалий, краду овес у лошадей в конюшнях.
— Прекрасно, —
Она протянула мне руку, ладошкой вниз, несомненно беря пример с матери, и я не рухнул на пол и не поцеловал ее, но только быстро, вежливо коснулся ее кончиками пальцев. Я безумно влюбился в нее. Она казалась мне самой чудной красавицей, какую я когда-либо видел.
Клеон сказал:
— Я полагаю, ты уже познакомился с мамой?
Я повернулся к ней и поклонился. Я наблюдал за ней с того самого момента, как вошел в комнату. Я бы так и сказал, но, боюсь, в таком случае мне пришлось бы опустить описание всего остального. Она сидела и не отрываясь смотрела на меня взглядом, который не был ни добрым и ни злым, ни подозрительным и ни доверчивым, но лишь внимательным, как у зрителя в театре. Статуя ее отца глядела на меня из-за ее левого плеча. Хотя Туке было никак не меньше семидесяти, волосы у нее были черными как ночь, за исключением одной белой пряди, которая сверкала, словно молния. И сразу было видно, что седина этой пряди естественная, а не искусно подкрашенная. Под ней, на виске, я заметил шрам. Удар, оставивший такой шрам, должен был бы наверняка убить ее. На коленях у нее лежали свитки, ярко белея на черной шерсти ее платья.
— Присядь, Демодок, — сказала она.
Клеон пододвинул мне стул. Когда я уселся, Клеон и Диана тоже сели.
Молчание. Мы все были взволнованы, кроме Туки.
— Мама рассказала нам, что папа скончался, — сказала Диана.
Я улыбнулся — слишком долго я прожил с этим старым критиканом, — но, опомнившись, закрыл рот ладонью и бросил взгляд на жену Агатона. Она успела заметить мою улыбку.
— Ты любил его, не правда ли, — сказала она. Холодно и спокойно. Даже не вопросительно. — Мы тоже.
— Я уверен, что вы любили его, — вежливо сказал я.
И теперь она улыбнулась. Клянусь Зевсом, соображала жена Агатона молниеносно. Неудивительно, что он ее боялся.
Диана чуть подалась вперед, прижимая к груди свои пухлые ручки. Клеон сидел, как и его мать, выжидательно наблюдая за мной, хотя и не с таким холодным самообладанием.
— Ты бы не мог рассказать нам, как… это случилось? — попросила Диана.
— В тюрьме, — начал я, но тут же поправился: — Он заболел в тюрьме… В портовых городах началась чума. Мы думали, что до Спарты она не дойдет, но… — Я вновь мельком взглянул на Туку. Мне было трудно говорить в ее присутствии. Если ей взбредет в голову посмеяться надо мной, от меня мокрого места не останется.
— Чума! — прошептала Диана. Ее глаза наполнились слезами.
— Успокойся, успокойся, Диана, — сказал Клеон. Он сделал движение рукой, будто хотел коснуться ее, но понял, что сидит слишком далеко, и с недоумением убрал руку. Сцена вполне в духе Агатона.
На лице Туки мелькнула усмешка.
— Клеон — судебный оратор, — сказала она.
— Вся семья держится на Клеоне, — выпалила Диана и как-то испуганно потупилась, словно извиняясь, но тут же снова приняла упрямо-дерзкий вид. Я все больше любил ее. Ради нее я был готов сражаться со слонами.
Вновь наступило молчание.
Диана хотела узнать подробности. Бедняжка, на нее было жалко смотреть. Я рассказал все, что мог, немного приукрасив историю. О том, как началась загадочная болезнь (крыс я опустил), как она развивалась, как илоты устроили нам побег из тюрьмы, и о том, как умер Агатон. Я сказал, что он мирно скончался во сне и что я все время был с ним. Рассказывая, я не смотрел на Туку. Даже если она не прочитала свитки до конца, она догадывалась, как все было на самом деле. Если ей вздумается поправлять меня — пускай. Пусть она даже развернет свитки и покажет, что там написано, я поклянусь, что все это ложь.
Рассказ занял у меня немало времени. Получилось весьма поэтично, и Диана то и дело утирала слезы. Когда я закончил, за окнами уже стемнело. Диана плакала, закрыв лицо руками и вытирая слезы платочком. У Клеона глаза тоже были на мокром месте, хотя он и старался скрыть, что плачет. Когда я дошел до самой печальной части своей истории, он вышел за вином.
Откашлявшись, Клеон хрипло сказал:
— Странный он был человек.
Я кивнул. Тука по-прежнему наблюдала за мной. Статуя тоже.
Клеон снова прочистил горло.
— Помню, когда я был маленьким, он катал меня на плечах. И ни разу он не рассердился на меня. Ни разу!
Я отхлебнул вина, чтобы не встретиться взглядом с глазами Туки.
— Он, как известно, выполнял важные поручения Ликурга. И клянусь Аполлоном, он был отличным наездником! — И, покачав головой, он засмеялся, потом на секунду прикрыл глаза, чтобы сдержать слезы. — Скакал галопом по снегу, охотясь на зайцев, мчался со скоростью сто миль в час, клянусь Зевсом! А когда заяц скрывался в кустах, он перемахивал через шестифутовый куст, будто его и не было. И кричал, упустив зайца: «Эх ты, заяц! Трус проклятый!» — имея в виду и зайца, и своего коня. — Оживив в памяти Агатона, Клеон засмеялся громко и весело, но все-таки не выдержал и, закрывшись руками, зашмыгал носом. Я так и знал, что он не выдержит. Как знала это и его мать. И статуя Филомброта.
— О, бедный Клеон! — вскрикнула Диана и, вскочив со стула, подбежала к брату и обвила его руками. Он разрыдался у нее на груди.
— Он любил нас, — прорыдал Клеон. — По крайней мере, я думаю, что любил. Про отца ничего нельзя сказать с уверенностью.
Тука смотрела на меня.
— Я прочла свитки, — сказала она и поднесла чашу к губам.
— Я так и думал, что вы прочтете, — сказал я.
Наконец она перевела взгляд с меня на своих детей. Затем поднялась, хотя и не без усилий, но все равно с изяществом. Интересно, подумал я, может ли она еще играть на арфе? Подойдя к детям, она нежно погладила Диану по спине и провела рукой по редким волосам Клеона. Обернувшись ко мне, она сказала:
— Пойдем.
Мы прошли по коридору, спустились по лестнице вниз и вышли во двор, на лужайку, в конце которой стояли каменные столы и скамьи. Старик-слуга сердито выглянул из дверей, потом исчез внутри дома и через минуту вернулся с факелом. Он прошел с ним мимо нас и воткнул его в гнездо на одном из столбов позади столов, возле небольшой статуи, смутно белевшей в темноте. Старик ни разу не взглянул на свою хозяйку (тем паче на меня), хотя она с явным недовольством следила за его действиями.