Крушение империи
Шрифт:
Приезжий медленными и широкими шагами ходил по комнате, заглядывая то в одну, то в другую открытую дверь.
Он заплатил уже Калмыкову деньги, и через десять — пятнадцать минут станционные лошади умчат его, усталого путника, по долгожданной, последней дороге…
Приезжий посмотрел на свою корзину: она показалась ему хранилищем его туго завязанного прошлого. Кладь была тяжела.
Он вынул папиросу и хотел закурить, но вспомнил, что в коробке не осталось спичек. Пришлось идти на кухню — прикуривать от уголька, упавшего на противень. Уже приседая на корточки, услышал, как сзади
— Осторожно, папа.
Приезжий выпрямился и обернулся.
В кухню входили двое: тонкий, худощавый гимназист в наброшенной на плечи старенькой шинели вел за руку плотного, выше среднего роста человека в черном пальто с каракулевым воротником и в каракулевой круглой шапочке. Господин был в очках, но по тому, как медленно и осторожно передвигал он ноги и инстинктивно, щупающе шарил впереди себя свободной правой рукой, приезжий понял, что вошедший лишен был зрения.
— Пусти… пусти, Феденька, здесь я уже совершенно точно знаю дорогу, — слабо улыбаясь, убеждал он сына. — Тут у меня уже все шаги сосчитаны… Направление выверено. Пусти… Я сам, сам…
Они прошли, не раздеваясь, в калмыковскую квартиру.
— Кто это только что пошел: в очках… слепой, кажется? — спросил приезжий у прислуги, пришедшей в кухню за самоваром.
— Ось тот, шо с Федей? — переспросила она таким тоном, словно приезжий хорошо знал этого Федю. — Так це ж сын нашего хозяина — Мирон Рувимович! Хиба вы не знаете?.. — словно он обязан был разбираться в родственных связях обширной калмыковской семьи.
— Анастаська! Неси чай, — громко позвал из столовой чей-то грудной женский голос, и прислуга заторопилась.
В комнате уже заметно темнело, все предметы в ней поблекли. Приезжий нетерпеливо ждал Евлампия и его обычных традиционных слов станционного приказчика: «Лошади поданы», когда можно уже будет поспешно одеться, взять свои вещи и усесться удобно в широкие почтовые сани, наполненные сеном и накрытые мохнатой овчиной в ногах.
Нетерпение и скука одолевали его. Медлительность, с какой делалось все на этой почтовой станции, раздражала его.
— Скажите, скоро подадут лошадей? — не утерпел он и постучал в столовую.
— Через пять минут все будет готово, — пообещал выглянувший на стук хозяин. — Корм засыпали.
Спустя минуту приезжему показалось, что прошли уже все пять; он хотел вновь напомнить о себе, но в этот момент он услышал в коридорчике чьи-то уверенные шаги, крепкий короткий топот тяжелых ног, отряхивавших снег, а затем и увидел на пороге вошедшего.
Тот был одет в жандармскую форму, а погоны на его длиннополой шинели указывали на его унтер-офицерский чин.
— Крепчает! — бросил пришедший с мороза. — Недаром к рождеству Христову дело подходит.
Он крякнул, вытирая рукой заиндевевшие, полукругом нависшие над ртом усы, и, улыбаясь, мельком посмотрел на незнакомого пассажира и на его корзину.
Приезжий насторожился: рыжеусый жандарм по праву и закону мог претендовать на запасную пару почтовых лошадей.
Нужно было действовать, немедленно и решительно.
— Послушайте, хозяин… Я готов: пускай подают к
— Семену Рувимовичу — почте-ение, — ласковым протяжным голосом дал знать о себе унтер, подойдя к той же двери и открывая ее перед шедшим уже навстречу Калмыковым. — Приятного чаю вам! — дружелюбно пробежал унтеров глаз по лицам сидевших за столом и, возвращаясь, опять мельком задел незнакомого человека, облачавшегося в северную просторную шубу.
— Здравствуйте… здравствуйте, Назар Назарович, — протянул ему хозяин фамильярно, с высоты, свою длинную руку, но приезжий заметил, как досадливая, искусственная усмешка легла нехотя в уголки калмыковского рта. — Что скажете, господин Чепур? — неестественно любезно, пусто звучал его вопрос, хотя спрашивать не приходилось: цель унтерова прихода была ясна.
— Ну… так как насчёт лошадей: я — жду… — вмешался приезжий в разговор, не обещавший ничего приятного.
— Насчет лошадей у них всегда заторно, — сочувственно ответил унтер, интимно и панибратски мигнув хозяину. — Дело известное — любите денежку нажимать на казенных лошадях; ну, да я молчу, молчу… Мне, Семен Рувимович, по делу ехать надо, — уже серьезно и сухо указал он, усаживаясь грузно и небрежно в кресло, и казалось, любо было унтеру Чепуру сознавать свое начальственное положение, дарованное ему законом. — И сейчас ехать, Семен Рувимович. Обязательно! — наслаждался он еще больше, видя явное замешательство на лицах Калмыкова и пассажира.
— Так поздно, Назар Назарович? — И почтосодержатель обменялся с приезжим многозначительным, красноречивым взглядом: вот видите, опасался я не напрасно, — пришел черт, и от него не отвязаться: и вам и мне неприятность…
— А далеко ехать?
— Лошадям корм — на сутки, а куда ехать — ямщику будет сказано.
Зачем спрашивать, да еще при постороннем: разве не известны Семену Рувимовичу, права, присвоенные чинам жандармской полиции, — не называть места своей поездки прежде, чем они там не побывают?.. — Унтер Чепур неодобрительно покачал головой.
— Простите, господин… — извинительно, беспомощно развел руками Калмыков, обращаясь к приезжему. — Но тут выходит некоторое недоразумение.
— Недоразумение? Я ведь вам уплатил уже…
— Пожалуйста, пожалуйста… Возьмите ваши деньги. Что ж делать… Может быть, за эти же деньги вас повезет в Снетин частный извозчик, с биржи. Я пошлю сейчас Евлампия, приказчика, — он найдет вам лошадей.
— Ну, знаете ли, это безобразие!
— Ничего, к сожалению, не могу поделать. А с биржи, может быть, наймете.
Увлеченные спором, они словно забыли и не замечали жандармского унтера — единственного виновника происшедшей неприятности. Они не видели, как поднялся он с кресла и очутился совсем близко, сбоку.
— Семен Рувимович! Пассажиру, вы говорите, в Снетин нужно? — сказал он, и голос его звучал слегка удивленно и услужливо. — Так если вы, господин, желаете, можете ехать со мной: я довезу вас до места назначения, — неожиданно предложил он. — Это… по дороге. Частный извозчик пока соберется, с… сын, — конец фразы потонул в хриплом, захлебывающемся кашле: унтер Чепур был, очевидно, простужен.