Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева
Шрифт:
Выбор делегатов на конференцию претерпел серьезные изменения. Под общим настроением коммунисты выдвигали прежде всего тех, кто умел со страстью и накалом говорить, критиковать партийные порядки. В результате среди избранных было много не только толковых новаторски настроенных людей, но и явных популистов, стремившихся главным образом показать себя на экранах телевизоров.
Это была неповторимая конференция, с резкой критикой руководства, скандальными выступлениями. Начало им положил В. Коротич, редактор журнала «Огонек», заявивший, что, по его данным, на конференции присутствуют руководители-взяточники. Эти слова всколыхнули и взвинтили всех делегатов. Представитель Алтая сразу попросил назвать этих делегатов. Пришли к выводу о необходимости создания комиссии, которая могла бы расследовать справедливость
Особой новости для делегатов тут не было. «Узбекское дело» уже давно рекламировалось следователями в печати и по телевидению. На экранах телевизоров не раз можно было видеть груды золота и денег, изъятых у взяточников. Поэтому дополнительные факты возмутили только своей безадресностью, ибо бросали тень на всех делегатов конференции. Пока комиссия разбиралась в обоснованности заявления В. Коротича, пришлось вспомнить многое из того, что знал раньше по этому вопросу.
Начало всего, что связано с коррупцией в республике, уходит корнями далеко вглубь, переплетено с национальными традициями узбеков. Гостя всегда встречали подарками, высокого гостя — особенно. Даже в разгар следствия эти качества у узбеков не исчезли и они продолжали настаивать: так ведь дыню дарю, солнечный виноград. Но обычное, традиционное в последующем переросло в нечто другое, символические дары резко «подорожали», и тут, конечно, большую роль сыграли визитеры Москвы. В том числе на очень высоком уровне. Они сами ехали в Узбекистан с подарками. Получали ответные дары. От дорогих сувениров размягчались сердца, увеличивались поставки материально-технических ресурсов, расширялись площади мелиорированных земель. И замелькали дела группы работников «Сельхозтехники» и других поставщиков материально-технических ресурсов. Не зная многих тонкостей узбекских дел, «Правда» еще в конце 70-х годов невольно оказалась в центре этой истории. Сотрудники редакции высчитали, что удобрений и воды на тонну хлопка идет больше нормы, а это значило либо нерациональное использование того и другого, либо наличие излишних, скрытых площадей. Газета наступила на больное место руководителей республики, которые не хотели, чтобы кто-то знал о лишних площадях посева хлопчатника. Были и другие критические выступления по республике. В результате Ш. Рашидов неожиданно объявил врагом узбекского народа Л. В. Зимянина, тогдашнего главного редактора «Правды», и меня, в то время редактора сельхозотдела. Причем говорилось это в республике открыто при встречах многочисленных московских гостей.
Мне не раз рассказывали журналисты и писатели, часто бывавшие в Ташкенте на всесоюзных совещаниях, что кандидат в члены Политбюро Ш. Р. Рашидов называл Зимянина и меня врагами узбекского народа. Когда Зимянин ушел в ЦК КПСС, врагом остался только я. Мне было неуютно, а главное — непонятно, за что такая «великая честь». Но это не охладило моего желания публиковать статьи на темы производства, как тогда писали, «белого золота». И вновь самая негативная реакция. После одной из таких публикаций мне позвонил В. А. Карлов, заведующий сельхозотделом ЦК.
— Опять жалуется Рашидов, что-то вы там напутали, — посмеиваясь, говорил Карлов. — Он считает, что газета пишет, а работники ее хлопка в глаза не видели. Ты бы съездил туда, посмотрел. — Он смеется. Проработав в Узбекистане несколько лет вторым секретарем ЦК, знает все восточные приемы. И совет его поехать «туда» не случаен.
— Так не я же пишу о хлопке, — отвечаю Владимиру Алексеевичу. — Это делают корреспонденты, которые живут там не один десяток лет и дело знают.
— А ты все же поезжай, хуже-то не будет, — продолжает Карлов, — там много занятного.
Что же мне делать? Ехать я категорически не хочу, особенно в республику, где тебя объявили врагом народа. С другой стороны, и игнорировать рекомендации завотделом ЦК неудобно. О хлопке я действительно знаю только по книгам. В республике не был. Но я оттягиваю, как могу, поездку, пока не звонит один из помощников
— А ты что, хлопка не знаешь, а посмотреть не хочешь. Статьи некомпетентные печатаешь. Ты давай-ка посмотри.
— Да меня там врагом народа объявили, куда же ехать, ведь и до греха так недалеко, — возражаю я.
— Да брось-ка, выбери время и поезжай, — завершает он.
«Ну и обложили», — думаю я. Видимо, Ш. Р. Рашидов, сам газетчик, старается показать достижения республики. Но все равно ехать не хочется. Да и обидно: вроде на поклон собираюсь. И я продолжаю тянуть.
Через несколько месяцев, где-то ближе к осени, неожиданно «подвертывается» подходящий случай для поездки в Узбекистан. В Ташкенте намечается выездная сессия ВАСХНИЛ по вопросам ирригации. Вот, думаю, и повод съездить. Было среди ученых ВАСХНИЛ у меня много друзей, и я, ничего не говоря корреспондентам «Правды» в Ташкенте, прошу академика Г. С. Муромцева, главного ученого секретаря ВАСХНИЛ, заказать мне гостиницу и скоро вылетаю с ним в Ташкент.
Часа через четыре самолет приземлился на пышущем жаром аэродроме. Пассажиры покидали самолет. Я шел среди академиков к аэровокзалу, когда заметил группу людей, пропустивших президента ВАСХНИЛ Лобанова, вице-президентов и загородивших мне дорогу. Встречали меня секретарь ЦК Узбекистана по сельскому хозяйству, заместитель заведующего отделом ЦК, главный редактор «Правды Востока» и еще какие-то люди. Они представляются. Мы здороваемся, и они предлагают проехать в партийную гостиницу, а потом доверительно говорят:
— Вас ждет Шараф Рашидович.
От гостиницы я отказываюсь, сказав, что поселюсь с товарищами в другой, друзей оставлять негоже.
— А мы и товарищей ваших приглашаем, — успокаивают меня — там ближе к центру, тише.
Я поглядываю на академика, который ждет меня в стороне, и, видя, что он не возражает, соглашаюсь. Через 15 минут мы в гостинице. Тут действительно тихо. Размещаемся и через несколько минут с узбекскими товарищами отправляемся в ЦК компартии, в приемную Ш. Р. Рашидова. Он сразу принимает меня, поднимается из-за стола и идет навстречу. Я вижу столько искренней заинтересованности во взгляде, столько доброты и уважения, что страхи мои исчезают. А говорил ли он, что я враг узбекского народа? — уже сомневаюсь я. Рашидов просит присаживаться. Заказывает чай и начинает долгий рассказ о республике. Получается, что он очень рад этой встрече, и спасибо, что я выкроил время познакомиться с младшим узбекским братом. Он сделал обстоятельный обзор состояния дел, обозначил проблемы, показал трудности, а я сидел и думал: как это все понимать? Ведь он ставит вопросы острее, чем мы их обозначали в «Правде», тогда на что сердиться?
Минут через 50 Рашидов взглядывает на часы и предлагает с ним отобедать. Было уже 20 минут второго, и я соглашаюсь, отлично понимая, что разговор на этом завершиться не может. Мы пересекаем приемную, коридорами попадаем в небольшой зал, где уже сидят человек 15 членов Секретариата ЦК, руководителей Совмина. Это — ритуальный обед, каждый день в 13. 00 эти люди собираются здесь, обмениваясь информацией. Место в торце стола и еще одно по правую руку пустуют. Рашидов садится, приглашая сделать это и мне. Комната выходит на теневую сторону, кроме того, спущены жалюзи. Передо мной по-европейски накрытый стол, нежноголубая скатерть, крахмальные салфетки. На столе много овощей и фруктов, на тарелках свежий, слезящийся сыр, копчености, какие-то сласти. Я разворачиваю салфетку, слушая, как Ш. Р. Рашидов говорит: «Сегодня у нас в гостях Валерий Иванович Болдин, член редколлегии «Правды». И в этой тишине я отчетливо слышу тихий голос секретаря ЦК КП Узбекистана, работавшего до недавнего времени в Московском горкоме КПСС:
— Это не той ли газеты, которая чернит дела узбекского народа, обливает его грязью за тот многострадальный труд…
Будто разорвалась бомба; все сидевшие за столом, перекрикивая друг друга, хулят газету за ее публикации, обвиняют в предвзятости и еще в чем-то таком, за что можно упрекать действительно лишь врага народа. Но я уже плохо слышу, поднимаясь и срывая салфетку, готов покинуть это сборище. В конце концов, я приехал не к ним и мне с этой публикой крестить детей не придется. Рашидов в этот миг, одной рукой останавливая меня, произносит с упреком: