Крушение республики Итль

Лавренев Борис Андреевич

– Это ужасно, – вздохнул принц, – и вы не протестовали? Вы не боролись с произволом вашего зятя? – участливо спросил он понурившегося старика.

Тот часто замигал ресницами, будто собираясь заплакать, пожевал губами, но, не произнеся ни слова, жалко махнул рукой.

– Он смолчал, как истый сын родины. Он не хотел скандала в тяжелые для Итля дни. Но ныне час Мести пришел. Он кладет к вашим ногам свою преданность и жизненный опыт…

– Благодарю… – ответил тронутый принц.

– Не благодарите! Это его долг. Это мой долг, долг всякого порядочного гражданина. Мы давно следим за стезей

вашего высочества, и нас волнует торжественная заря вашей славы. С ней вернется величие отечества и счастье добрых подданных.

Принц молча склонил голову в знак согласия.

– Но мы полагаем, что ваше высочество находится на немного неправильном пути. Зачем вам лично появляться перед необузданной чернью? Здесь, в этих притонах, скверно пахнет и притом произносятся всякие слова, неудобные для вашего высокородного слуха. Кроме того, вы должны быть окружены, ну, как это говорится в романах… ореолом, что ли?.. должны держать толпу на расстоянии. Вот почему мы предлагаем вам свои услуги. Я знаю здесь каждую буфетную стойку и каждого прохо… то есть посетителя. Мне доверятся эти бедняги скорее и проще, чем вам, а старика знает вся страна как обесчещенного и обворованного президентом почтенного мужа. И в три дня мы сложим к вашим стопам тысячи горящих преданностью сердец.

Принц задумался.

– Вы мне очень нравитесь, – сказал он, раздумывая, – особенно мне жаль убеленного сединами человека, так грубо оскорбленного. Я возмещу вам все утраты и обиды в день, когда…

– Не называйте этого дня!.. Стены могут иметь уши, – перебил его собеседник.

Принц оглянулся и подозвал Богдана, увлеченного беседой с пухлой кельнершей.

– Вы простите, – обратился он к неожиданным друзьям, – я ничего не делаю без Богдана. Что вы думаете об этом, Дан?

Богдан, насвистывая, выслушал сообщение принца.

– Что же, – ответил он, – пожалуй, неплохо. Мне надоело шляться каждую ночь по вонючим берлогам. И думается, по их обличьям, что они куда солидней обтяпают это дело, чем мы с вами, Макс. Но не давайте им в руки ни одного гроша…

– Не беспокойтесь, капитан! – вежливо остановил его младший из собеседников, – мы предусмотрели это. В доказательство нашей бескорыстной преданности мы принимаем все расходы на себя. Мы уверены, что его высочество вернет все издержки в день…

– …который не нужно называть, – сказал с улыбкой принц, вставая и давая понять, что разговор окончен.

– Отныне мы беспрекословно повинуемся приказам вашего высочества и являемся вашими верными слугами. Вы можете ежедневно передавать нам все инструкции через хозяина «Амулета». Он – наш доверенный, – сказал младший, следуя за принцем до выхода.

Когда дверь захлопнулась, он вернулся к столу, выпил стакан вина и вытер пот со лба.

– Тьфу! – сказал он, – я думаю, легче верблюду влезть в эту самую библейскую иглу, чем разговаривать придворным слогом. Я вывихнул начисто язык. Но все же мальчишка подкован на все четыре лапы. Пусть это влетит мне в копеечку, но я еще стану родоначальником каких-нибудь графьев, хоть бы мне пришлось растрясти все монеты торгового дома Кантариди.

– Зачем только ты понес ахинею о тесте президента? Я чуть не захлебнулся вином. На кой ляд ты выдумал этот вздор?

Спрошенный

посмотрел на товарища с глубоким сожалением.

– Я думаю, Атанас, что если на том свете есть-таки ад со всеми его чертями, – тебя повесят за язык за твои бесконечные идиотские вопросы. Пусть меня съедят жабы, если ты не станешь манежным директором будущего цирка, где его высочество будет главным дрессированным ослом. То, что я делаю, называется на языке господ «большая политика». Этого, старик, ты не в силах понять по недостатку светского лоска.

14. Две королевы

Сэр Чарльз разгневанно отодвинул фарфорового китайца, стоявшего перед ним на столе. Китаец сочувственно закивал головой, как бы понимая раздражение представителя Гонория XIX.

– Да! Я должен констатировать, сэр Осборн, что ваше поведение переходит границы приличия и ваши выходки угрожают работе двух министерств и дипломатического корпуса. Его величество…

– Но я… – попытался вставить коммодор Осборн.

– Молчите! Вы – юный невежа. Вы позволяете себе перебивать старшего во время разговора. Можно подумать, что вы получили воспитание не в привилегированном колледже, а где-нибудь на западной ферме.

Фрэди смущенно потупил голову, перебирая портупею кортика.

– Как вы полагаете, зачем его величеству было угодно отправить вас с моей экспедицией? – спросил еще суровее сэр Чарльз.

Коммодор поднял ясные, как морская вода, глаза на рассерженного лорда Орпингтона, и в них пробежал всполох ребяческого удивления.

– Я думаю… для развлечения, – нерешительно начал он и добавил: Впрочем, в этой стране такой мягкий климат, а я много кашлял эту зиму и вот…

– Я думаю, что вы легкомысленный и потерявший устои мальчишка, оборвал сэр Чарльз, покраснев, и встал. – Может быть, вы думаете, что и я направлен сюда короной и парламентом для забавы… Ну, что же вы молчите?

Яркие губы баронета дрогнули, и он не успел удержать простодушного и непростительного ответа.

– Конечно, сэр, Чарльз… В салоне мамы даже говорили…

– Что?.. как вы сказали? – спросил лорд Орпингтон, отступая за стол в неподдельном ужасе. – Вы осмеливаетесь утверждать, что я, посланный в Итль моим монархом с особо важными полномочиями, являюсь не более как клоуном странствующего балагана? Так я вас понял?

– Простите, сэр Чарльз… – начал было Фрэди, приподнимаясь, но ледяной взгляд лорда Орпингтона лишил его сил и приковал к креслу, как немигающие медные глаза змеи лишают сил испуганную морскую свинку.

– Достаточно, – сказал лорд Орпингтон, подняв руку, – достаточно, сэр! Если бы не ваши особые отношения к личности моего августейшего повелителя, – вы были бы немедленно арестованы за оскорбление нации.

Сэр Чарльз с каждым словом вырастал в глазах баронета.

Перед провинившимся был уже не генерал наутилийской службы, не сэр Чарльз, добродушный герой и остроумный собеседник. За письменным столом кабинета стояло многовековое, грузное и громоздкое величие повелительницы морей Наутилии, грозное, как ее колоссальные корабли, гневное и уничтожающее, затянутое в генеральский мундир, сверкающий шитыми лаврами победных дел и непревзойденных подвигов ее истории.