Крушение
Шрифт:
Оннода-бабу взглянул на дочь.
— Ну, дело это ваше, вы и решайте, как быть.
— Я ничего не знала, отец, — низко опустив голову, ответила Хемнолини и тут же скрылась за дверями, как исчезают последние лучи солнца, закрытого грозовыми тучами.
Оннода-бабу, делая вид, что читает газету, погрузился в размышления.
Ромеш несколько минут сидел неподвижно. Затем вдруг резко поднялся и вышел из комнаты.
Войдя в большую гостиную, он увидел Хемнолини, молча стоявшую у окна.
Перед ее глазами была предпраздничная Калькутта: по
Ромеш медлил подойти к Хемнолини. Несколько минут он стоял, не отрывая от нее пристального взгляда. Надолго сохранилось в его памяти очертание освещенной неярким осенним солнцем фигуры, неподвижно замершей в нише окна. И тонкий овал лица, и локоны красивой прически, и нежные завитки волос на затылке, и мягкий блеск золотого ожерелья, даже свободно падающий с левого плеча край одежды, — все, все, до мельчайшей детали запечатлелось в его измученном сердце, будто высеченное резцом скульптора.
Наконец, Ромеш медленно подошел к девушке. Но, казалось, Хемнолини приятнее было смотреть на прохожих, чем на стоявшего рядом с ней юношу.
— У меня к вам просьба, — произнес он голосом, в котором дрожали слезы.
Почувствовав, сколько муки и мольбы скрывается в его словах, Хемнолини быстро повернулась к нему.
— Верь мне, — продолжал Ромеш, впервые обращаясь к ней на «ты». — Обещай, что будешь верить. А я призываю в свидетели всевышнего, что никогда не обману тебя!
Больше Ромеш не произнес ни слова, но глаза его были полны слез.
Тогда Хемнолини взглянула ему прямо в лицо, и в этом взгляде он прочел сострадание и любовь. Однако уже через мгновение мужество покинуло ее, и слезы потоком хлынули из глаз.
Здесь, в уединении оконной ниши, без слов и объяснений, между ними произошло полное примирение. Необычайное спокойствие охватило обоих.
Тихая, омытая слезами грусть овладела Ромешем, и несколько минут протекли в молчании. Затем с глубоким вздохом облегчения он сказал:
— Хочешь знать, почему я отложил на неделю нашу свадьбу?
Хемнолини молча покачала головой: нет, она не хотела этого знать.
— Тогда я все расскажу тебе после свадьбы.
При упоминании о свадьбе слабый румянец вспыхнул на щеках Хемнолини.
Сегодня, после полудня, когда она радостно наряжалась к приходу Ромеша, ее взволнованное предстоящей встречей воображение рисовало множество шуток, тайных объяснений и всяких других картин счастья. Но ей и в голову не могло прийти, что всего через несколько минут они обменяются гирляндами верности [11] , что прольются слезы, что между ними не будет никаких объяснений — просто они несколько мгновений простоят рядом, и возникшие от этого безмерная радость, глубокий покой и безграничное доверие друг к другу соединят их теснее любых признаний.
11
По индийскому
— Тебе надо пойти к отцу, — проговорила, наконец, Хемнолини. Он очень расстроен.
С легким сердцем, готовый встретить грудью любые удары, которые захочет обрушить на него мир, отправился Ромеш к Онноде-бабу.
Глава пятнадцатая
Оннода-бабу с беспокойством взглянул на Ромеша, когда тот снова вошел к нему.
— Дайте мне список приглашенных, и я сегодня же извещу их о перемене дня свадьбы, — сказал Ромеш.
— Значит, ты все-таки решил отложить ее? — спросил Оннода-бабу.
— Да, иного выхода я не вижу.
— В таком случае, дорогой мой, запомни одно: все это меня не касается, что нужно, устраивай сам. Я не желаю, чтобы надо мной смеялись. Если ты хочешь такое дело, как брак, превращать в какую-то детскую игру, то людям моего возраста лучше в ней не участвовать. Вот тебе список приглашенных. Большая часть средств, которые я уже истратил, теперь пропадет даром, а я не могу себе позволить пригоршнями швырять деньги в воду.
Ромеш готов был принять на свои плечи все бремя расходов и хлопот. Он уже собрался уходить, когда Оннода-бабу остановил его.
— Ромеш, ты решил, где будешь практиковать после свадьбы? Полагаю, не в Калькутте?
— Нет, конечно. Подыщу хорошее место где-нибудь на западе.
— Вот это правильно. Неплохое место, например, Этойя. Вода там чрезвычайно полезна для желудка. Мне как-то случилось прожить в Этойе целый месяц, и я убедился, что даже мой аппетит стал куда лучше. Знаешь, дорогой, ведь на всем свете у меня одна Хем. И она не сможет быть вполне счастлива без меня и у меня не может быть без нее покоя. Потому-то я так и забочусь, чтобы ты непременно выбрал здоровую местность.
Оннода-бабу, воспользовавшись тем, что Ромеш чувствует себя виноватым, решил не упускать такого удобного случая и предъявить свои требования. Предложи он сейчас не Этойю, а Гаро или Черапунджи, Ромеш согласился бы и на это.
— Хорошо, я припишусь к адвокатуре в Этойе, — сказал Ромеш, уходя. Отмену приглашений он взял на себя.
Через несколько минут явился Окхой. Оннода-бабу тут же сообщил ему, что свадьба отложена на неделю.
— Что вы говорите! Не может быть! — воскликнул Окхой. — Ведь она должна быть послезавтра.
— Конечно, было бы лучше, если бы дело обстояло по-другому. У обыкновенных людей этого не бывает, — ответил Оннода-бабу. — Но от вас, современной молодежи, можно ожидать всего.
Окхой принял чрезвычайно озабоченный вид. Мысль его деятельно заработала.
— Надо глаз не спускать с человека, которого выбираешь в мужья для своей дочери, — сказал он. — О том, в чьи руки на всю жизнь отдаешь ее, необходимо разузнать все. Будь он хоть сам бог, предосторожность в таких делах никогда не мешает.